Библия ядоносного дерева

Миссия теперь представляет собой город-призрак, и сельскохозяйственная станция практически заброшена. Симба очистили место от европейцев, даже не ступив туда ногой. Плантация в основном каучуковая. (Представляю, как ее разносят в прах руки-призраки трудившихся здесь когда-то работяг.) В единственном сохранившемся здании находится та самая библиотека, где Анатоль, будучи мальчиком-слугой, учился читать и писать по-английски. По моей просьбе деревенский староста именно в этой комнате поженил нас по обряду, который не следовал строго ни христианской традиции, ни традиции банту. Я попросила Божьего благословения и посвятила маме букет красных цветов бугенвильи. Тетя Элизабет обернула наши плечи традиционным свадебным покрывалом, оно называется нзоле, — красивой двойной кангой, символизирующей неразрывность брачного союза. Теперь она служит нам постельным покрывалом.

Во времена расцвета миссии части дома использовались как армейский бункер, родильный дом и загон для коз. Теперь мы хотели приспособить его под школу. Начальник департамента образования в Кокильхатвиле обожает Анатоля, поэтому закрыл глаза на его тюремное прошлое и назначил директором региональной средней школы. Мы пытаемся также поддерживать сельскохозяйственную программу, обучая бывших работников каучуковой плантации ведению натурального потребительского хозяйства. А я тружусь волонтером в клинике, куда раз в неделю из Кокильхатвиля приезжает гвинейский врач, чтобы делать прививки и проводить профилактический осмотр детей. Несмотря на все пережитое, мы с Анатолем, соединившись прошлой осенью, провозгласили верность идее независимости. Произнесли свою клятву, подняв глаза к небу, словно независимость была сказочной птицей, которую мы призывали.

Было много такого, что остужало наш пыл. Все менялось очень быстро, как по мановению волшебной палочки: руки иностранцев дергали за веревочки позади занавеса, один белый король сменялся другим. Черными были только лица марионеток, видимых зрителю. Американские советники Мобуту даже пытались провести тут выборы, однако разозлились, когда победил не тот, на кого они рассчитывали, — Антуан Гизенга, сподвижник Лумумбы, вице-премьер его правительства. Они ввели армейское подразделение прямо в парламент, и все «реорганизовали» обратно в пользу Мобуту.

— Если американцы вознамерились учить нас демократии, то урок получился знаменательным, — заметил Анатоль.

— Да, умопомрачительным, — кивнула я.

Он говорит, что во мне совмещаются две личности: когда говорю на лингала, я по-матерински заботлива, когда по-английски — саркастична. Я добавила: «Это еще что! По-французски я — Минный Тральщик. И какая из этих личностей больше всего тебя раздражает?»

Анатоль поцеловал меня в лоб и произнес: «Больше всего я люблю свою Беене». Это чистая правда. Такова ли я на самом деле? Когда соседи или ученики спрашивают, кто я по национальности, отвечаю, что родилась в стране, которой больше не существует. Они в это верят.

За последние месяцы наша государственная зарплата снизилась с «почти ничего» до «ничего». Мы убеждаем коллег, что недостаток финансирования не должен обескураживать нас и убивать надежды. Знаем, что критиковать Мобуту, даже без свидетелей, значит рисковать своей головой, после чего, естественно, никаких надежд уже не останется. Мы живем на то, что удается раздобыть, а прежде чем выслушать новости о друзьях, делаем глубокий вдох. Моего старого друга Паскаля и еще двух бывших учеников Анатоля убили военные на дороге к югу отсюда. У Паскаля в рюкзаке были килограмм сахарного тростника и бездействующий пистолет времен Второй мировой войны. Мы узнали об этом на Рождество, когда к нам приехали Финтан и Селин Фаулзы. Они теперь живут в Киконго, на берегу реки Вамба, при миссионерской больнице, о которой рассказывали. Я была несказанно рада видеть их, но каждая встреча приносит плохие новости, и после отъезда Фаулзов прорыдала полночи, пока меня не сморил сон. Я почти забыла Паскаля с его широко поставленными глазами и дерзкой улыбкой, а теперь он пробирается в мои сны, распахивая окна прежде, чем я успеваю их захлопнуть. Какой же ничтожный признак отваги привлек внимание офицера там, на дороге? А если это было английское слово, которому я его научила с такой же безответственностью, с какой нашего попугая научили слову, в конце концов его сгубившему?

Вот в таком безумии мы живем. Соседи одинаково боятся и мобутовских солдат, и их противников Симба, репутация которых достигла северного Конго и бродит по нему, словно настоящий лев[120]. Гнев «львов» на всех иностранцев объясним и оправдан, а вот их действия — нет. Мы слышим об их зверствах по коротковолновому радиоприемнику, потом по официальным мобутовским радиостанциям, и трудно понять, что происходит в действительности. Мои мысли в основном заняты добыванием пропитания и присмотром за детьми в больнице. Нет, я не боялась Симба, даже несмотря на то, что у меня белая кожа. Анатоля очень уважают, мой брак спасет меня. Или нет? Пути справедливости неисповедимы.