Библия Раджниша. Том 4. Книга 2

Поэтому, если мать расслабляется — конечно, мы не можем разговаривать с ребенком, не можем научить его, как надо выйти. Даже вам так трудно сказать, что надо выйти, — сказать это ребенку будет невозможно. Но в этом нет необходимости. Мой жизненный опыт говорит, что если мать готова, расслаблена, все предусмотрела, то ребенок просто попадает в унисон с ней. Он расслабляется, чувствуя, что если его мать расслаблена, — не на словах, я не говорю, что он думает, я говорю: он чувствует, что мать расслаблена, — это означает, что нет страха, это означает, что нет смерти; и он может также расслабиться.

Но человечество должно научиться этому, даже если рождение ребенка представляется обоим — ребенку и матери — чем-то наподобие катастрофы.

В созидательных процессах, когда что-то должно родиться, то что-то может и разрушиться. И я полностью за такое разрушение, которое закладывает основы созидательности. Я не называю это разрушительным, я называю это созидательным разрушением.

А многое из вашей так называемой созидательной деятельности, которая известна как созидательная… Я хочу пояснить вам, что она не созидательная.

Перед концом второй мировой войны Альберт Эйнштейн написал письмо президенту Рузвельту. Это письмо должно было послужить окончанию второй мировой войны. В этом письме он сделал предложение о том, что он способен создать атомные бомбы, которые смогут разрушить Германию и Японию, что сможет привести к абсолютно несомненной победе Рузвельта. Альберт Эйнштейн был человеком добрых намерений. Но что поделаешь с людьми добрых намерений — они всегда были вокруг, а мир продолжает становиться хуже и хуже.

Дорога в ад вымощена добрыми намерениями.

Альберт Эйнштейн тоже должен быть частью этой дороги. Он не осознавал то, что он делал. Он был евреем, он покинул Германию Адольфа Гитлера. Он познал всю тайну атомной энергии в научных лабораториях Адольфа Гитлера и собирался создать атомную бомбу для Германии. Это изменило бы все направление истории, и кто знает — в каком направлении?

Мы не можем сказать, что было бы хуже, видя то, что произошло. Кто знает, может быть, было бы лучше, так как, возможно, не случилось бы ничего знаменательного. Мир продолжает жить с теми же самыми глупостями, суевериями, уродствами.

Рузвельт сразу же ухватился за Альберта Эйнштейна. Политики, как бы глупы они ни были, очень умны при обнаружении какой-либо доступной разрушительной энергии. Что касается сознательности, то они абсолютно слепы, они страдают дальтонизмом. Наподобие дальтоников, которые не могут различать определенные цвета, политики не могут видеть сознательности. А разрушение? Их глаза увеличивают его.

Существует психологическая подоплека этому, так как все они — люди, которые гонятся за властью. Стремление к власти — их бог, и, конечно, ничто не дает большего ощущения власти, чем его дает разрушение.

Когда вы что-то разрушаете, то имеете громадное ощущение власти. Поэтому изредка, когда вы имеете громадное ощущение власти, а делать вам нечего, вы начинаете разрушать вещи, которые очень хорошо знаете… Вы можете сломать стул, вы можете разбить зеркало, вы можете начать разбрасывать вещи по комнате, потому что вы наполнены злобой, которая является свойством власти, мерой власти.

Вы прекрасно знаете, что то, что вы делаете, — глупо; зеркало, которое вы разбиваете, ваше собственное, и завтра вы отправитесь на рынок, чтобы купить другое, беспокоясь при этом о цене, споря о цене. Вы знаете все это, но это далеко на заднем плане; то, что вам сейчас надо, — это ощутить власть, ощутить, что вы не бессильны. А во второй мировой войне Рузвельт, Черчилль, Сталин чувствовали себя действительно бессильными: везде было поражение.

Письмо Альберта Эйнштейна — один из наиболее значимых исторических документов. Рузвельт тут же ухватился за него. Немедленно началась работа, и хотя к тому времени, когда атомные бомбы были готовы, война уже заканчивалась… Это нечто такое, что необходимо понять: война заканчивалась; Германия проигрывала войну, Япония проигрывала войну. Еще пятнадцать дней, и война была бы закончена. Но Рузвельт торопился; прежде чем она закончится, надо было сбросить атомную бомбу — только посмотрите, «как мы сильны, и мы доказали, что вы совершенно бессильны».

Это не решало исход войны, совершенно не решало. Все генералы, которые участвовали в войне, были удивлены тем, что надо было использовать атомную бомбу, поскольку окончание войны было вопросом, максимум, двух недель; это уже был оцененный период времени. «Зачем так спешить? Если мы воевали в течение пяти лет и через две недели война закончится, то пусть она закончится, по крайней мере, гуманным путем, по крайней мере, тем путем, каким она всегда заканчивалась. Не превращайте ее в нечто более негуманное».