Библиотека плавательного бассейна

Однако до завтра было слишком далеко. Я был так обескуражен этой сводкой трагических событий, что, чувствуя себя круглым дураком и сгорая со стыда, принялся слоняться по квартире, то садясь, то вставая, громко разговаривать сам с собой и чесать свою стриженную «ёжиком» голову, как будто там завелись вши. Так быстро выработать план действий было невозможно, однако мне казалось, что первым делом нужно поехать к Чарльзу и что-то ему сказать.

Прошла целая вечность, прежде чем мне удалось поймать такси, а когда оно наконец стало с трудом, то и дело тормозя, пробираться сквозь толпы людей, вышедших на улицы Вест-Энда после закрытия пабов, все мои благие намерения вдруг куда-то улетучились, и меня охватила необъяснимая паника. В одном квартале от клуба я вышел из такси, застрявшего в пробке, и остаток пути — по тротуару и вверх по ступенькам — преодолел бегом. Швейцар, вышедший из своей будки с угрюмым, но подобострастным выражением лица, сообщил мне, что Чарльз уехал пятнадцать минут назад. Я поспешно поблагодарил его, но, отойдя, опять принялся слоняться без дела, поскольку сообразил, что старик, наверно, уже едет домой по Центральной линии, сидя в грохочущем вагоне. Держа руки в карманах пиджака, кусая губы, я бродил взад и вперед у входа в клуб, словно кого-то поджидая.

Между его высоким неоклассическим фасадом и фасадом соседнего административного здания был узкий проход, отгороженный от улицы воротами. Ворота открылись, и вышел Абдул, очевидно, тоже направлявшийся домой. Он был в футболке, легкой куртке с капюшоном, и дешевых серых слаксах. Я подошел, удивив его, когда он запирал ворота, и поздоровался, уверенный в том, что ему каким-то образом удастся найти решение моей проблемы.

— Эй, Уильям, — сказал Абдул, — всё уже кончилось.

Он ослепительно улыбнулся, явно намереваясь уйти и оставить меня одного, и тогда я пошел на безрассудный шаг, спросив:

— Скажите, Абдул, вы знали, что лорд Нантвич сидел в тюрьме?

Он обернулся и взглянул на меня, а я пристально посмотрел на него в ответ: изборожденное морщинами лицо, губы, розовые внутри, свирепое выражение чуть воспаленных глаз, еще более настороженных в полумраке улицы.

— Конечно, — не задумываясь ответил он. — Это всем известно.

Я поджал губы и несколько раз кивнул.

— Вы всегда знали?

— Я знал всегда. Конечно. Я навещал его там, когда был маленьким. В такие места детей водить не стоит, — добавил он.

Эта подробность придала законченность всему вечеру, и я почувствовал дурноту, словно при виде орхидеи, которая расцветает в научно-популярном фильме, за считанные секунды превращаясь из бутона в верх совершенства.

Абдул снова повернулся лицом к воротам, а меня начал одолевать нервный смех.

— Эй, заходите, — сказал он.

Охваченный смутным, безотчетным волнением, я последовал за Абдулом, подождал, пока он запирал ворота, и пошел за ним мимо мусорных ведер и ящиков для молока, почти неразличимых в темноте подворотни. Он открыл какую-то дверь, и меня ослепило мерцание ламп дневного света.

Это была кухня клуба, чрезвычайно старомодная, с множеством кладовок и подсобок, с перегородками, в которых имелись окошки, и отделанными белым кафелем стенами. На ночь там навели чистоту, вымыли пол, и при ярком люминесцентном свете в ушах у меня зазвенело, точно у пьяного. Всё в этой кухне говорило о дисциплине, характерной для размеренной клубной жизни, а кроме того — несмотря на пустоту — переполняло грустноватым ощущением порядка, свойственного большому загородному дому времен Эдуарда. Пока я, прислонясь к столу, удивленно изучал обстановку, Абдул не спеша дошел до противоположной стены и вернулся обратно. Он приложил руки к моей груди и, проведя ими вверх, стащил с моих плеч пиджак; тут я и осознал, что пришел без галстука, и в клуб меня не впустили бы ни в коем случае — даже если бы Чарльз был там.

Абдул резко вытащил из-под брюк мою рубашку, раздраженно расстегнул мне ширинку и спустил брюки до колен. Я увидел, как нетерпеливо шевелится и изгибается в штанах его елда, а потом он повернул меня кругом и распластал на столе. Это был обыкновенный старый, обшарпанный разделочный стол в целый фут толщиной, с углублением посередине, образовавшимся в результате беспрестанного разрубания и разрезания продуктов. Я ждал, сгорая от нетерпения и вскрикивая всякий раз, когда Абдул опускал руку и, словно отбивая бифштекс, размягчал мне задницу сильными, громкими шлепками. Потом я увидел, как он подходит к дальней стене и стаскивает с полки большой бочонок кукурузного масла. Он сверху плеснул мне холодным маслом на кожу и стал смазывать ягодицы и отверстие, без колебаний глубоко засовывая палец. Я явственно услышал шуршание его одежды, потом звяканье ключей в кармане упавших на пол брюк. Ебал он меня неторопливо, с вызывавшим трепет азартом, каждый затяжной толчок завершая — в тот момент, когда запихивал по самые яйца, — резким движением в сторону, при котором я стонал от наслаждения и что-то лепетал от боли: мой хуй подо мной терся о занозистую рейку, прибитую к краю стола.