Библиотека плавательного бассейна

— Не исключено. Вряд ли она отнеслась бы к этому так же серьезно, как ты. По-моему, это произошло еще до того, как вы оба родились — то есть мы живем в другом мире… слава богу, — поспешно добавил он.

— Но если ты познакомишься с Чарльзом Нантвичем, этим замечательным, милейшим стариком, то наверняка поймешь, что мир ничуть не изменился. Чарльза посадили в тюрьму, и это явно оставило неизгладимый след у него в душе — более того, его подставил некий привлекательный полицейский, что было отнюдь не в другом мире, Гавин, подобные вещи и сейчас происходят в Лондоне почти каждый день.

Немного помолчав, Гавин сказал:

— По правде говоря, я с ним знаком. По-моему, его обвинили не только в подстрекательстве к совершению преступления, но и в преступном сговоре, а заодно припомнили всевозможные старые грешки. Впервые я услышал об этом от старины Сесила Хьюза, когда мы работали над проектом Лондонского моста[221]. Как тебе, наверно, известно, в доме лорда Нантвича, в подвале, сохранился пол, выложенный замечательной римской мозаикой первого века.

— Да, я ее видел… если ты всё знал, почему я тебя не расспросил?

— Это Сесил уговорил меня тогда пойти взглянуть на мозаику. Произведение необычайной красоты, не правда ли? Эти фигуры купальщиков и бог Темзы. Право же, ее следует перевезти в какое-нибудь безопасное место.

— Вряд ли эта идея понравится Чарльзу. Хотя там, должно быть, довольно сыро.

— Дело не только в этом, — сказал Гавин неестественным, игривым тоном. — Есть и другие причины. Помнится, мы с Сесилом были почти уверены, что в подвале устраивают оргии или что-то в этом роде: там имелись свечи и книги в кожаных переплетах, покрывшихся плесенью, к тому же чувствовался очень странный запах. И еще, конечно, эта непристойная мазня Отто Хендерсона на стенах. Признаться, я просто не знал, куда глаза девать — хотя Сесилу эти картинки, по-моему, даже понравились.

— Жаль, я не поговорил с тобой раньше. В доме на Скиннерз-лейн иногда попахивает черной магией.

— Ничего удивительного. Лично я такими вещами не увлекаюсь. А вот Хендерсон, по слухам, был связан с каким-то обществом спиритов. По словам Сесила, Нантвич тоже входил с кем-то в контакт — кажется, с трагически погибшим другом. Признаться, меня от этого рассказа просто в дрожь бросило — как и от самого Нантвича. И все-таки я не жалею, что пошел смотреть мозаику.

— Это было еще до того, как ты женился.

— На самом-то деле это было как раз тогда, когда мы с Филиппой начали встречаться. Сесил не преминул усмотреть в этом иронию судьбы. Его родители принадлежали примерно к тому же кругу, и именно он рассказал мне о Денисе. Строго по секрету, как ты можешь догадаться. Конечно, для тебя в этом кроется скорее горькая ирония, ведь ты все-таки голубой, и… я ужасно сожалею, Уилл.

— Мой милый Гавин! Как бы то ни было, мне еще многое надо обдумать. — Я оглядел свою спальню, давно нуждавшуюся в уборке, и с удивлением осознал, что жалею об упущенной возможности написать книгу о Нантвиче, к работе над которой меня тянуло в течение последних нескольких недель. Всё это время я ломался и строил из себя недотрогу, никак не ожидая подобного исхода. — Между прочим, я бы с удовольствием с тобой повидался. Мы все должны как-нибудь собраться. Раз я решил не писать книгу, теперь у меня будет куда больше свободного времени. — Гавин издал негромкий таинственный звук, напоминавший хмыканье, в котором прекрасно сочетались сочувствие и скептицизм. — Среди его знакомых наверняка были голубые — он же человек культурный. Чего он хотел добиться?

— Ну, я слишком молод, чтобы это знать. И все же мне кажется, что мир был тогда совсем другим — конечно, дело не только в законодательстве, но и в политических интригах, просто нам ничего об этом не известно. Это дядя Уилл. Да, можно. Не клади трубку, Уилл, тут с тобой хочет поговорить твой племянник. Очень важно, хорошо… До скорого, мой дорогой!

Раздался какой-то грохот, что-то зашуршало, послышался возмущенный возглас «Ну папа!» — и трубку взял Руперт.

— Здравствуй, это Руперт, — сказал он своим серьезным дискантом.

— Рад слышать твой голос, Рупс. Ну как дела?

— Всё нормально, спасибо. Придется подождать, пока папа не выйдет из комнаты.

На это потребовалось некоторое время: видимо, Гавин зачем-то вернулся и, как я себе представил, был изгнан из собственного кабинета, где писал важную научную работу о канализации, проложенной в период римского завоевания Британии.

— Вероятно, речь пойдет о чем-то совершенно секретном, — сказал я, чтобы подбодрить Руперта.

— О том парне, — заговорщицки прошептал он.

— Об Артуре, да? Значит, ты его видел? — Я окинул взглядом пустую кровать, посмотрел в окно — на хмурое небо, на дымовые трубы среди оцепенелых деревьев, — и вдруг почувствовал острую тоску по Артуру, пронзительную, как фраза Штрауса, в которой звучат сразу все инструменты оркестра.

— Да, видел. Это было на улице, вчера.

— Какой же ты молодец, что его заметил!

— Ну, я же смотрел в оба, чтобы не упустить его.