Библиотека плавательного бассейна

Еще больше времени на всё это, да и на чтение, было у нас в выходные, когда у Фила впервые выдались два свободных дня и он приехал в Холланд-Парк. Здесь его немного смирили запах «загородного дома» и наличие моих старых вещей. Смущенно взглянув на мою уайтхейвенскую фотографию, он принял важный вид и взялся за чтение «Тома Джонса»[110]. Я был рад его уверенности в себе. И часами наслаждался его обществом, пока он сидел развалясь в кресле со своей книгой, а я разбирал Чарльзовы бумаги у него за спиной, за письменным столом, то и дело чувствуя внезапный прилив крови к голове и отвлекаясь, чтобы полюбоваться его мощной фигурой и спокойным, задумчивым лицом, изредка видимым в профиль.

В этой мирной, немного неестественной домашней обстановке я снова вспомнил об Артуре и не мог не обрадоваться открытым окнам, нормальному состоянию души, непривычному покою. Впрочем, кое-чего мне не хватало. Я с наслаждением предавался любви с Филом, его тело неизменно вызывало у меня всепоглощающее желание. Но ему недоставало потрясающей находчивости невежественного Артура, его врожденной тяги к сексу. Оба были подростками, и я во многом их превосходил; оба ждали от меня каких-то действий. Но если Артур — стоило мне только начать действовать, — тотчас же повиновался ответному порыву и, разинув рот от изумления, загорался страстью, граничившей с одержимостью, то более застенчивый, неопытный Фил попросту проявлял уступчивость, подчас неумело пытаясь мне подражать. Если я и обращался с ним грубо, то лишь для того, чтобы преодолеть все эти препятствия.

Филова любовь выражалась и в чем-то вроде борьбы — настоящей, до полного изнеможения, но почти не имевшей отношения к сексу. Боролись мы без всяких правил, начиная либо на диване, либо там, где случайно оказывались, Фил обычно в штанах, а я — в чем мать родила. Мы падали на пол, применяли захваты и болевые приемы, но при этом вели себя достаточно благопристойно, чтобы не переворачивать всё вверх дном. Думаю, причиной всей этой демонстрации силы служила его всегдашняя застенчивость — хоть и нелепая, зато неподдельная, — которая давала себя знать в течение тех нескольких чудесных секунд, когда наши взгляды наконец встречались, Фил, притихнув, становился вялым и покорным, а язвительность и бахвальство оборачивались нежностью и раскрепощенностью.

После бокса мы с Биллом немного поболтали. Состязания всё продолжались, а я до самого конца сидел в раздевалке, где Билл напутствовал или утешал боксеров своей команды и у меня на глазах один за другим одевались подростки. Время от времени вместе с братьями или друзьями заходили отцы, мнившие себя знатоками бокса, и отчитывали, ругали или хвалили своих отпрысков, уже заработавших синяки. При папашах Биллово поведение отличалось противоречивостью: стремясь произвести впечатление хорошего наставника и славного малого, он в то же время не терпел родительского вмешательства в отношения между тренером и учеником. Потом Лаймхаус проиграл борьбу за кубок, а Аластер не был признан лучшим боксером (которому вручили грошовый с виду приз, напоминавший о соревнованиях в приготовительной школе). В чересчур длинной речи похожий на отъявленного садиста главный судья — человек с тонкими губами и смазанными маслом, прилизанными на старомодный манер волосами, — сказал, что борьба была очень упорной, и принялся восхвалять великодушие лорда Нантвича, «который не только учредил этот замечательный кубок, но и всемерно помогал движению мальчишеских клубов». Было высказано сожаление по поводу того, что ему нездоровится и он не может присутствовать здесь лично. Публика искренне выразила признательность, и Кубок — нечто похожее на барочную супницу с ручками в виде юношей, воздевающих руки, — был под дружные аплодисменты вручен капитану команды Сент-Олбанса, свирепому малышу со сломанным носом. Билл не смог скрыть своего безотрадного настроения. Я полагал, что друзья, коллеги-тренеры, а то и — несмотря на все запреты — старшие ученики поведут его топить горе в выпивке. Но все были страшно заняты. В опустевшем зале воцарилась тишина.

Я привел его в ближайшую пивную, похожий на пещеру бар, где несколько подвыпивших посетителей глазели на экран телевизора, висевшего над стойкой.

— Не расстраивайся, Билл, — сказал я, принеся две кружки пива и поставив их на выбранный им столик в углу.

— Ах, спасибо, Уилл. Большое спасибо. Твое здоровье! — Он поднял кружку и сдул с пива верхушку пены — потом с встревоженным видом поставил и отодвинул кружку. — Давненько я не пьянствовал.

— Вот как? Может, хочешь чего-нибудь другого?

Он страшно расстроился, решив, что показался неблагодарным.

— Нет-нет. Всё отлично. Просто сейчас я почти не пью. Хотя когда-то зашибал — если ты понимаешь, что это значит. — Таким грустным, как в тот вечер, я его еще ни разу не видел. Он попробовал выпить глоток. — И все-таки даже я нуждаюсь иногда в утешении, — сказал он так, словно повсеместно слыл человеком неунывающим.

— Всегда можно взять реванш, — участливо промямлил я. — Это же спорт.