Библиотека потерянных вещей

Я сжалась всем телом, будто уменьшилась в размерах. Иногда правда бывала и такой. Иногда она, как бритвой, резала по живому.

– Когда? – прошептала я.

Тишина.

– Когда, мам? Скажи мне.

– Тебе было девять месяцев.

Ох. Младенец. Совсем маленькая.

– Я, мы все еще жили у бабушки с дедушкой. Однажды вечером я…

– Говори.

Она помотала головой.

– Скажи, мам. Раз и навсегда. – Скажешь вслух – сделаешь настоящим.

– Я тоже решила бежать. – Она говорила быстро, будто время подгоняло и нужно было делать выбор. – Решила уехать и начать новую жизнь, одна. Сложила вещи, оставила записку. Точно знала, что тебе будет лучше с бабушкой и дедушкой. Они тебя очень любили, заботились о тебе. А я была совершенно никчемная, ты заслуживала лучшего.

Девять месяцев.

– Я села в машину и поехала на восток. Не могла остановиться. Не могла собраться с мыслями. Ночевала в машине или у друзей, даже у дальних знакомых. Была такая глупая, безрассудная.

– Но ты…

– Шестнадцать недель. Я пропустила твой первый день рождения. – Ее пальцы дрожали. – Четыре месяца спустя опять случился прорыв: я осознала, что натворила, поняла, что поступила непростительно. У меня открылись глаза, а в сердце образовалась страшная дыра: я тосковала по тебе. По моей девочке. Я позвонила бабушке с дедушкой и сказала, что как можно скорее возвращаюсь домой. – Шаг за шагом она пятилась, пока не села, наткнувшись на голубой клетчатый диван. – К тебе.

Наступила тишина.

* * *

Впервые за четыре года в дверях нашей квартиры стояла бабушка Уэллс. Я, взъерошенная и с затуманенным взглядом, дала ей пройти. Она чихнула и достала из сумочки носовой платок.

Я знала, что она приедет. Есть вещи поважнее, чем гордость и рамки. Полчаса назад я ей позвонила, взвинченная, и путано попросила кое о чем. Все мои просьбы за восемнадцать лет не были такими сложными. Я попросила ее приехать к нам и снова стать матерью.

Бабушка – та, что целых четыре месяца была мне мамой и скрывала это восемнадцать лет, – вошла, и я провела ее мимо стоявших стеной коробок и предложила сесть на диван. Мама сидела там же, зарывшись в груду подушек.

– Тереза. – Оглядев маму, бабушка Уэллс вздохнула и покачала головой.

Услышав голос собственной матери, Тереза Уэллс подняла голову:

– Она знает. Она знает, что я сделала.

– Восемнадцать лет вы от меня это скрывали, – сказала я, повернувшись к бабушке Уэллс. – В тот вечер ты начала рассказывать мне правду, но самое важное утаила.

Лицо бабушки поникло, будто нежные лепестки в жару.

– Дарси, я не могла. Состояние твоей мамы и без того было шатким, нестабильным. Кроме того, это была ее трагедия, так что рассказать о ней могла только она сама.

Мама вдруг резко встала, провела руками по волосам:

– Она не виновата. Я умоляла ее никогда тебе не говорить, заставила ее пообещать, что она не скажет. Когда я вернулась, мне тоже пришлось умолять. Пришлось клясться своим собственным родителям, что из меня получится достойная, заботливая мать. Что я больше никогда тебя не покину.

Как я ни старалась, никак не могла отделаться от этих слов. Они теперь были у меня в крови. Они стали частью меня.

Бабушка Уэллс подошла ко мне, положила руки мне на плечи:

– Мы позволили твоей маме взять тебя, но не упускали ее из виду, следили за каждым шагом. Поселили ее в отдельной квартире и заставили выйти на работу. Маме это было необходимо. Мы с дедушкой в течение дня присматривали за тобой. И однажды мы заметили, что мама начала коллекционировать вещи. У нас в семье есть такая склонность, но в ее случае вещей было уж очень много. Однако в то время было еще далеко до того, как вы живете сейчас.

Я широко развела руки:

– Если не из-за отца, тогда из-за чего? Как дошло до этого?

– Дарси, чем старше ты становилась, тем была необыкновеннее, – сказала мама.

Необыкновенная. Я уже слышала это слово. Оно слетело с губ, к которым у меня было больше доверия.

– Я читала тебе каждый вечер, но к трем годам ты уже читала мне. Не книжки с картинками, а далеко не простую литературу. Уже в детском саду ты начала декламировать Джейн Остин и Шекспира, а в школе на уроках английского всегда была в центре внимания. Мне звонили ошарашенные учителя. Потом ты уже запоминала все подряд.

Я кивнула:

– Но какое…

– Я оставила тебя! Мне подарили это необыкновенное создание, а я, эгоистка, оставила его. Каждое дитя – это дар. Ни одно дитя не должно быть покинуто. Но для меня ты была таким ребенком, о котором я не осмеливалась даже мечтать. Превосходящим меня. Тем, кто может своим гениальным умом и духом изменить мир. – Теперь мамины глаза были полны слез. – А я чуть себя всего этого не лишила. Какую бы книгу я ни брала в руки – ты могла легко воспроизвести все страницы любой, – она была мне упреком.

Я с усилием выдохнула:

– Ты чувствовала вину. И отказалась от книг, потому что я обладала способностью их запоминать?