Библиотека в Париже

– Спасибо, папа́. – Реми подбросил компас в воздух и поймал, прежде чем сунуть его в карман. – Я этим фрицам покажу! – Он расцеловал меня в обе щеки. – Обещаю!

С рюкзаком, болтавшимся на его спине, он спустился по лестнице, как будто собирался сбегать за багетом.

В качестве меры предосторожности в момент воздушных налетов город света стал по ночам угольно-черным: ни уличных фонарей, ни неоновых вывесок кабаре, ни настольных ламп в читальном зале. Парижанам рекомендовали всегда иметь при себе противогазы. Многие, вроде моих кузенов, набивали свои машины вещами и уезжали. Мисс Ридер помогала обезумевшим от страха соотечественникам приобретать обратные билеты в Америку. Учителя сократили свои летние отпуска, чтобы помочь в отправке учеников в деревни. От тишины в детском зале пробирало холодом.

Дома тоже было тихо. Мы с Реми впервые расстались больше чем на четыре дня. Брат всегда был здесь, как восход солнца, как хлеб на столе. Он попивал кофе, тихонько гудел себе под нос, когда мы что-то читали вместе… Реми был музыкальным сопровождением моих дней. А теперь жизнь замолчала.

Брат невозмутимо сделал свой выбор, решив пойти в армию, и это должно было немного утешать. Но я вместо того искала утешения у маман и папа́. Раньше мы с Реми всегда вставали на одну сторону, а родители – на другую, вроде того как мы сидели за обеденным столом. Теперь мы объединились, тревожась втроем, беспокойно посматривая на пустой стул. Реми до сих пор ничего не написал.

– Когда Поль возвращается из Бретани? – спросила маман.

Она изо всех сил старалась преодолеть неловкое молчание.

Я сунула руку в карман, ощупывая его последнее письмо. Поль писал каждый день, рассказывая, как он скучает по мне и со скольких еще гектаров предстоит убрать урожай.

– Не слишком скоро, – вздохнула я.

В раздевалке висели на стене коричневые кожаные противогазы с надписью наверху: «Американская библиотека в Париже». Когда я бросила свой на пол, в раздевалку ворвалась Битси, прощебетав дружелюбное bonjour. Я не ответила.

– Что ты читаешь в последнее время? – спросила она. – Я только что закончила «Эмму».

– Я слишком расстроена после отъезда Реми, чтобы читать.

– Это не соревнование на тему «кто скучает по нему сильнее», – заявила она, выходя за дверь.

Я не знала, что на это ответить, или, скорее, мне бы хотелось сказать очень многое. Как она посмела поощрять Реми к такому? Что, если он сейчас в опасности?

Вошла Маргарет и повесила на крючок свою соломенную шляпу.

– Что-то не так? – спросила она.

– Битси, вот что не так.

Маргарет сказала, что приготовит чай, и позже подошла с подносом к моему столу.

– Ну так в чем дело? – спросила она, разливая по чашкам «дарджилинг».

– Реми всегда был слаб здоровьем. Он первым простужался, был последним на занятиях физкультурой… А Битси подтолкнула его на опасный путь. И он даже не сказал мне, что собирается записаться в армию!

– Так дело в том, что он тебе не доверился?

Глаза Маргарет были такими серьезными, и я вдруг поняла, что, не успев сама того сообразить, выкладываю ей всю правду.

– Он пытался мне сказать… – (Чашка дрожала в моей руке.) – Если бы я прислушалась! Он всегда был рядом со мной, но в тот единственный раз, когда он сам во мне нуждался…

– Не будь такой суровой к себе.

– Я могла бы отговорить его от такого шага!

– Может быть, он просто чувствовал, что должен это сделать?

– Может быть…

Маргарет показала на то, что происходило перед нами. Помощник Питер знакомил с обстановкой Хелен, нового сотрудника, библиотекаря справочного отдела из Род-Айленда. Это была девушка с вьющимися волосами и мечтательным взглядом. Скользя между стеллажами, эти двое напоминали о Новой Англии, 917.4, самом волшебном месте на земле. Я прочитала достаточно любовных историй, чтобы заметить, когда начиналась одна из них.

Подошел Борис с длинным рулоном бумаги и сообщил, что нам необходимо заклеить оконные стекла, чтобы в случае бомбежки вокруг не разлетелись осколки.

– Как ваш брат? – спросил он, опуская рулон на мой стол.

Я отрезала от рулона большой кусок.

– Все еще не пишет.

– И как долго?

– Две недели.

– Когда я очутился в армии, – начал Борис, намазывая бумагу клеем старой кистью для живописи, – мы, новобранцы, так усердно тренировались, что вечерами просто падали на койки, как мертвые. Нам было не до переписки. Сержант требовал от нас выкладываться по полной, хотел, чтобы мы оставили в прошлом прежнюю жизнь.

– Наверное, вы правы…

– Но очень трудно быть тем, кого оставили в прошлом.

Борис меня понимал. Мы мало говорили, но много чувствовали, окутывая библиотеку тьмой. При таком количестве окон работа заняла у нас два дня.

Потом, первого сентября, в армию призвали всех мужчин в возрасте от восемнадцати до тридцати пяти лет. Бориса, соседских мальчишек, с которыми я выросла, бледных аспирантов, практически живших в справочном зале, булочника, вечно сжигавшего багеты, – всех мобилизовали. Папа́ просил оставить в Париже его полицейских офицеров, Поль получил временное освобождение, чтобы продолжить работу на ферме тетушки.