Библиотека в Париже

Мэри Луиза сняла шарф цвета фуксии, который она позаимствовала у Энджел, и повязала на ледяную шею снежной бабы. К несчастью, Энджел проезжала мимо и заметила, что у нас оказалась одна из ее вещей. Она схватила лопату и превратила наше создание в груду снежных комьев. После этого мы даже мраморные шарики отыскать не сумели.

Когда приехали родители Элеонор, я обняла бабушку Перл, едва она успела выйти из машины. Внеся в дом багаж, папа и мистер Карлсон тут же исчезли в гостиной, а женщины принялись готовить имбирное печенье. Одиль у кухонной стойки напевала «Silent Night», раскатывая тесто скалкой, я формочкой вырезала из этой липкой массы фигурки Санты. Бабушка Перл помешивала горячий сидр. Элеонор дергалась, словно ей хотелось в уборную.

– Девочка, что с тобой? – спросила ее мать.

– Я не могу больше молчать! – взвизгнула Элеонор. – Я… в ожидании!

– У моей детки будет детка! – воскликнула бабушка Перл.

Что она сказала?

– И когда? – поинтересовалась бабушка Перл.

– В конце апреля!

А папа знал? Почему он не сказал мне?

– Дитя! – Одиль сложила вместе ладони. – Как это прекрасно!

– Твое крестильное платьице хранится у меня в сундуке с приданым, – сообщила бабушка Перл. – Я пришлю его тебе.

– У меня есть замечательная пряжа, отлично подойдет для одеяльца, – добавила Одиль.

В нашем доме не было лишней спальни. Куда они устроят ребенка? Воробьи отбирают гнезда у ласточек, выгоняя их птенцов. Скворцы отбирают гнезда у воробьев. Безобразие, но мама всегда говорила, что такова природа.

Выбросили прочь металлический стол и старый картотечный ящик. Выбросили старые банковские счета и счета за телефон. Выбросили программки разных концертов и фотографии птиц – все напоминания о жизни с мамой. Возможно, для Элеонор все это выглядело как ненужные старые бумаги, но для меня это были воспоминания. К счастью, я увидела их в мусоре и припрятала в своей комнате.

Папина берлога превратилась в детскую. Элеонор принесла образцы ярких красок, сходные с пасхальными яйцами, которые мы только что покрасили. В итоге комната стала солнечно-желтой. Мама сказала бы, что деревянная колыбель с верхом похожа на птичье гнездо, но я не стала говорить об этом Элеонор. Я давно уже не упоминала при ней о маме, потому что каждый раз, когда я это делала, нос Элеонор морщился, словно от моих слов воняло.

Первого мая Элеонор – такая огромная! – проводила меня в школу, прижимая ладонь к большому животу. В тот же вечер она уже лежала в больнице. Выглядела она усталой, но счастливой, как будто участвовала в соревнованиях по бегу и победила. Мужчины предлагали папе сигары и хлопали его по спине. Он усмехался, как диснеевский гном Простачок. Миссис Иверс принесла ребенку оберег. Миссис Мердок – вязаные пинетки. Весь город толпился у больницы в недолгие часы посещения. Мы с Мэри Луизой делали большие глаза и передразнивали болтунов.

– Мальчик! Слава богу!

– Теперь они выберут имя.

Позже, когда я держала младенца, то думала о маме, и на меня нахлынула грусть. Потом Джо завертелся в изгибе моего локтя, и я наклонилась к нему. От него пахло сахарным печеньем. Может, все и будет в порядке…

Вернувшись домой, Элеонор почти не спала. Если бы она могла вообще не спать ночами, присматривая за Джо, то так бы и сделала. Мама была права. Младенцы не знают, как им повезло. Они просто спят, не замечая любви. После трех месяцев практически без отдыха Элеонор постоянно зевала, она уже не была бодрым попугайчиком, а превратилась в пухлую голубку, которая вперевалку ходила между детской кроваткой и креслом-качалкой. На ее коже появились пятна, волосы сбились.

– Вы мать, да, но вы еще и женщина, – говорила ей Одиль. – Следите за собой! Вам необходимо отдыхать и делать упражнения.

Мы с ней по очереди сидели с Джо, чтобы Элеонор могла потанцевать под пленку с записью аэробики Джейн Фонды. Мы заглядывали в гостиную, чтобы посмотреть, как Элеонор, в розовом трико, задирает ноги как можно выше. Одиль шептала: «Похоже на канкан в Париже».

Когда мы с Элеонор ждали возвращения папы с работы, она спросила:

– Сколько весила твоя матушка?

– Понятия не имею.

На следующий день она прижала меня к кухонной стойке:

– Она кормила грудью? Какими пеленками пользовалась?

У нас не было весов, пока к нам не переехала Элеонор. И обычно она взвешивалась раз в неделю. Теперь, располнев и пытаясь потерять вес, она вставала на весы по десять раз в день.

И снова она спрашивала:

– Она кормила грудью? Пеленки были матерчатыми?

– Они были шелковыми. И – да, она кормила меня грудью по пять раз за ночь. Приехала бабуля Джо, но мама отказалась от помощи. Сказала, ей она не нужна.

Я полагала, что на том дело и кончится, но Элеонор снова завела свою песенку:

– Сколько она весила?

– Спроси папу.

– Сколько?

Ее глупые вопросы доводили меня до безумия. И я далеко не сразу поняла, что она сравнивает себя с мамой. Ну да, Элеонор могла готовить на маминых сковородках, есть из ее тарелок. Она могла жить в ее доме, могла заботиться обо мне. Но она никогда не стала бы мне матерью. И я ляпнула:

– Сто фунтов!

– Сто фунтов?

У Элеонор задрожали губы.