Библиотека в Париже

Папа́ достал из кармана куртки открытку. Я вырвала ее у него из руки и прочитала бледные буквы: «Je suis prisoner» – «Я в плену». Ниже были две строчки:

1. Я абсолютно здоров.

2. Я ранен.

Вторая была обведена. Реми был один, он страдал…

Битси, прочитав сообщение, побледнела и сказала, что должна сообщить своей матери. Мы с папа́ проводили ее до двери. Она поцеловала папа́ в щеку, и на его лице появилось нечто вроде улыбки.

А мы вернулись к маман. Папа́ опустился рядом с ней на колени и осторожно вытер ее слезы. Мы с ним обняли ее за талию и помогли дойти до кровати. В их спальне папа́ стал расхаживать по комнате, маман продолжала плакать.

– Позвонить доктору Томасу? – спросила я.

– Вся медицина в мире тут не поможет, – сказал папа́. – Я побуду с ней. А тебе нужно отдохнуть.

На этот раз я не стала спорить. Я чувствовала себя виноватой из-за того, что предоставляю маман ее горю, но испытывала облегчение, имея возможность предаться своему собственному. Шталаг. Новое слово в словаре потерь. До этого дня мы могли твердить себе, что Реми возвращается к нам. А что мы скажем себе теперь?

Сидя за письменным столом, я взяла его вечное перо и написала:

Милый Реми!

Это ужасно, что ты в плену, ужасно, что ты пострадал и находишься вдали от дома. Мы так тревожимся!..

Мне становилось немного легче оттого, что я изливала свои чувства, но такое письмо не принесло бы утешения брату. Я отвинтила колпачок ручки и позволила чернилам пролиться на листок.

И начала снова.

Милый Реми!

Но дальше дело не сдвинулось.

Утром я оделась и пошла в спальню родителей. Маман сжалась под одеялом. Закрыв глаза, она плакала, словно не в силах очнуться от ночного кошмара. Папа́, стоя перед зеркалом, застегивал рубашку.

– Я побуду с ней, – сказала я.

– Маман вряд ли захочет, чтобы ты видела ее такой. – Он проводил меня до входной двери. – Я знаю кое-кого, кто за ней присмотрит.

Снаружи на тротуарах почти не было людей, на мостовой не было машин. И в нашей библиотеке было до странности тихо. Я скучала по Маргарет. Я скучала по Полю. Скучала даже по голосу суровой миссис Тернбулл, шикающей на студентов.

– Я уже слышала о Реми. Мне так жаль. – Профессор Коэн протянула мне роман Лоры Уайлдер «Долгая зима». – Я там отметила особенно запоминающийся эпизод. Во время снежной бури семья первопроходцев сидит в хижине, не в силах согреться. Отец начинает играть на скрипке и велит трем своим дочерям танцевать. Они хихикают и подпрыгивают, и это помогает им не замерзнуть насмерть. Потом отец должен позаботиться о животных, или они погибнут. Когда он выходит наружу, то даже в шести сантиметрах от себя ничего не видит. Он держится за веревку для белья, чтобы добраться до хлева и конюшни. А там его ждет их мать, сдерживая дыхание… – Когда я взяла книгу, профессор Коэн накрыла ладонью мою руку. – Мы не знаем, что будет дальше. Мы только можем держаться за веревку.

Перед ужином я снова заглянула в комнату родителей. Маман спала. Рядом с кроватью устроилась сиделка. Редкие каштановые волосы обрамляли ее красноватое лицо. Она показалась мне знакомой. Наша читательница? Волонтер из госпиталя?

– Я Одиль.

– Евгения, – представилась она.

– Как маман?

– Совсем не шевелится. Боюсь, у нее сильный шок.

Шли дни. После работы мы с Битси отправились в Тюильри.

– Как твоя матушка? – спросила я.

– Ждет у двери, как будто брат может вернуться с минуты на минуту.

Парижане привыкли к оккупантам. Некоторые уже вели с ними дела, продавали им пленки для фотоаппаратов или пиво, чтобы те утоляли жажду. Другие отказывались их признавать, делая вид, что их тут нет. Некоторые женщины принимали комплименты и приглашения на ужин. Другие презрительно поджимали губы. В метро я злобно хмурилась на какого-то немецкого солдата, пока тот не отвел взгляд.

Слегка успокаивало то, что дома теперь была Евгения, одним глазом посматривавшая на маман, другим – на свое вязанье. А я все не могла понять, кто она для меня? Женщина, помогавшая в Солдатской службе библиотеки? Мать школьной подруги?

Потом как-то вечером, когда мы с папа́ провожали ее, он подал ей жакет и предложил проводить до дома. Таких предложений он прежде никогда не делал поденщицам. Евгения сердито фыркнула и быстро спустилась вниз. А я вдруг поняла: эта «сиделка» и была той отцовской шлюхой из отеля.

– Как ты мог привести ее сюда? – прошипела я.

Секунду-другую он выглядел ошеломленным. Потом в его взгляде отразилась быстрая работа мысли: он подсчитал, что я могу знать, отнял от этого свою вину, прикинул, как лучше разделить внимание между моей матерью и любовницей… Рассмотрев все элементы этого довольно хаотичного уравнения, он нашел решение, точно так же как находил решения Реми во время дебатов в юридической школе.

– А что, есть выбор? Попросить твою тетю Жанин вернуться из Свободной зоны? Привести чужого человека?

– Я бы попробовала найти тетю Каро. Она бы не отказалась помочь.