Бич Божий

Намициан икнул, хотел закричать, но не смог. Не только голос, но и ноги отказались ему служить. А шагающий труп вдруг вскинул руку, и скрюченные пальцы потянулись к горлу римского сенатора. Рутилий упал раньше, чем его коснулась рука мертвеца, зато трибун Аппий проявил не свойственную ему прыть. Он прыгнул назад с такой стремительностью, какую трудно было ожидать от его тучного тела. Дверь трибун вышиб лбом и тем самым открыл путь для отступления вагилам. Они толпой хлынули во двор и тут же завопили от ужаса. Во дворе царил ад. Рогатые демоны, потрясая факелами, крушили несчастных стражников, а их жуткие личины повергали в ужас самые мужественные сердца. Аппия сбили пинком под зад, он попробовал ползти, но не смог, силы оставили отважного трибуна, и он завыл от отчаяния и страха побитым псом.

– Все, что ли? – прозвучал над его головой спокойный и явно человеческий голос.

– Разбойников больше сотни. Куда прикажешь их девать, комит?

– Заприте всех в конюшне, а этого тащите в дом.

Чьи-то сильные руки подхватили Аппия, отвесили ему подзатыльник и заставили вернуться туда, откуда он только что вырвался неимоверным усилием воли. Трибун открыл глаза и убедился, что за шиворот его держит легионер, а отнюдь не демон. Это открытие до того потрясло трибуна, что он едва не бросился своему спасителю на шею.

– Удивили вы меня, сенаторы. Почтенные римские мужи опустились до ночного разбоя.

Аппий скосил глаза на говорившего и вскрикнул от ужаса. Еще недавно покойный комит Ратмир сидел, как ни в чем не бывало, за изящным столиком, отделанным костью носорога, и спокойно пил вино из золотого кубка. Ратмир был облачен в тунику цвета морской волны и белоснежную тогу, ниспадающую складками до самого пола. А в пяти шагах от него стояли два видных римских сенатора в рваных легионерских плащах. Конечно, Паладий и Рутилий, отправляясь с ночным визитом к матроне Пульхерии, сделали все, чтобы не выделяться в толпе вагилов, и все-таки их жалкий вид огорчил Аппия.

– Ты отлично знаешь, комит, что шли мы сюда не за чужим добром, – гордо вскинул голову Рутилий.

– Ничего не знаю, – взвизгнул вдруг Аппий. – Я сюда пришел, чтобы ограбить матрону Пульхерию. Ограбить, прошу заметить, а не убивать. В чем глубоко раскаиваюсь. Прошу учесть, комит, что подбил меня на разбой сенатор Рутилий.

– Ты что несешь! – взъярился Намициан. – Какой разбой!

– Мы много выпили, – неожиданно вмешался в разговор сенатор Паладий. – И ударились в непотребство. А более я ничего не знаю. Память начисто отшибло.

– Три дня пили, – обрадовался неожиданной поддержке Аппий. – До полного беспамятства.

– Прискорбно, – вздохнул Ратмир.

– А сам-то… – начал было Аппий, но тут же осекся под взглядом строгих голубых глаз высокородного комита. – Я к тому, что многие так развлекаются. Врываются в чужие дома и творят непотребства.

Рутилий, видимо, сообразил, куда клонят два его товарища, а потому не торопился их опровергать. Была надежда, что доместик Корнелий сумеет выполнить свою миссию куда успешнее, чем умудренные жизнью римские сенаторы, которых обвел вокруг пальца зеленый мальчишка. Впрочем, надежда была зыбкой, и Рутилий осознал вдруг это со всей отчетливостью. По словам Петрония, высокородный Ратмир был убит вместе с Аэцием, но если комит жив, то жив, скорее всего, и префект. А магистр Петроний – предатель, спровоцировавший своих соратников на выступление, заранее обреченное на провал. Что ж, у сенатора Рутилия хватит мужества и сил, чтобы достойно встретить новый удар судьбы.

– Нет, Намициан, – покачал головой Ратмир. – Ты будешь казнен, но не как заговорщик, замышлявший убийство сиятельной Галлы Плацидии, а как разбойник и насильник, нападавший по ночам на дома мирных обывателей. Личины, изобличающие тебя, валяются на моем дворе. Ты не просто разбойник и насильник, Рутилий, ты еще еретик и тайный язычник, вводивший в соблазн своих знакомых. Тебя отлучат от Церкви и похоронят на неосвященной земле. А заговора не было, сенаторы. И не могло быть. Просто пьяный доместик Корнелий устроил дебош в императорском дворце, в результате которого были убиты он сам и два десятка его гвардейцев. Случай, конечно, прискорбный, но не такой уж редкий среди лихих вояк. Божественный Валентиниан уже выразил по этому поводу свое сожаление.

– А как же мы? – пискнул поклонник Сенеки.

– Тебя, высокородный Паладий, объявят сумасшедшим и отдадут под надзор супруги, благородной Стефании. Все твое имущество отойдет к ней и детям. Что же касается трибуна Аппия, то его отправят на галеры. Физический труд на свежем воздухе пойдет на пользу и ему, и его головорезам. Я ведь прав, Аппий?

– Прав, комит, – сглотнул подступивший к горлу ком оплошавший трибун.

– А как же высокородный Авит? – не удержался от соблазна выдать соучастника сенатор Паладий.

– Так ведь это именно комит схолы императорских агентов вас разоблачил, патрикии, – усмехнулся Ратмир. – Его наградят.

– Отродье дьявола! – прошипел в бессильной злобе Намициан. – Римский Сенат защитит меня.