Бич Божий

Или же он и правда любил её столь сильно, что это безумие имело для него какой-то смысл. И он подумал, что оно будет иметь смысл и для меня.

Я сосредоточился и принялся размышлять.

— Если мы её спасём, то кому из нас она достанется?

— Пусть выберет сама Илана.

Конечно, он должен был мне это сказать, ибо я не сомневался, что она предпочтёт меня. Ведь она была римлянкой. Но что я, в сущности, знал? Весть о том, что она жива, передал мне он, Скилла, а не кто-либо ещё. Но стоило ли ему верить? Она могла умереть в Хунугури. Могла стать женой Аттилы или даже выйти замуж за Скиллу! Он был готов сказать мне что угодно, лишь бы вернуть меч. Однако, поглядев на него, на человека, слишком хорошо известного мне по многим сражениям и поединкам, я понял, что Скилла говорил правду. Точнее, я не понял, а почуял это нутром. На войне у нас появляются странные друзья.

Если я ничего не сделаю, она умрёт. А если соглашусь с планом Скиллы, то, вполне вероятно, погибну вместе с Иланой. Но поскольку иных вариантов не существовало, мне нужно было выбирать. А вдруг они всё-таки имелись? В моем сознании стал созревать отчаянный план.

— Я даже не знаю, где сейчас находится меч, — ответил я, словно продолжая размышлять. Вдруг он послужит совсем иной цели и деморализует, а вовсе не укрепит силы?

— Любой дурак знает, где он. Мы видели, как поднял его Аэций. Там, где спит ваш генерал, и лежит железный меч.

— Но это безумие.

— Безумие в том, что люди одержимы куском железа, — возразил Скилла. — Нам с тобой известно, что никакой магической силы в нём нет и это лишь суеверие. Ржавое старье не изменит ни случившегося здесь, ни того, что произойдёт завтра утром. Мой народ не сможет завоевать Запад — вас чересчур много. Но меч спасёт Илану и спасёт моего кагана. Он спасёт мою собственную честь.

Я посмотрел на него, гадая, способен ли сработать мой план.

— Мы должны действовать сообща, Ионас. Ради неё.

* * *

Чуть поодаль, в стороне от поля битвы, там, где отдыхала римская армия, спали десятки тысяч уцелевших солдат. Они сбились в кучу, опустошённые минувшим сражением. Тысячи раненых воинов унесли с поля или оставили умирать в муках. К полю подходили всё новые полки: столь всеобщим стало желание жителей Галлии оказать сопротивление врагу. Кровавая работа войны продолжалась. Появившиеся подразделения пробирались вперёд через груды мертвецов, а затем складывали их, как дрова в поленнице. Они везли воду и припасы, катапульты и баллистические снаряды и были готовы в любой момент вступить в бой. Других отправили собирать использованные снаряды и неповреждённые стрелы. Я немного помедлил и разговорился с плотником, чинившим катапульту, и купил у него инструмент, за который он запросил цену, в восемь раз превышающую его реальную стоимость.

Факелы освещали путь к палаткам, расставленным рядом с шатром Аэция. Я расстался со Скиллой, приказав ему неподвижно лежать вплоть до моего возвращения. В этом случае его примут за один из многих тысяч гуннских трупов и не обнаружат обмана, а я в это время либо уговорю Аэция отдать меч, либо наш план сорвётся. Как бы то ни было, проснувшиеся солдаты римской армии не должны увидеть меня идущим рядом со Скиллой. Итак, я отправился один, понимая, что мой генерал отнесётся ко мне как к сумасшедшему или лунатику. Но разве не я добыл для него это оружие? Мог ли я тайком унести меч Марса? И чем эта игра хуже кровавой бойни, что вот-вот должна возобновиться?

Если Аэций и нуждался в напоминании о том, кем он был и что, в сущности, делал, то таким напоминанием были ночные звуки. В окрестностях шатра до меня со всех сторон доносились стоны и крики раненых. Лёгкие деревянные столы поставили на расстоянии полёта камня друг от друга и на них ампутировали конечности и зашивали раны тем несчастным, кто был тяжело ранен, но при этом остался в живых. Это был настоящий дьявольский хор, невзирая на хвалёное мастерство римских хирургов. Эту часть нашей армии окружили рвами и деревянными заборами, и я встревожился, подумав, не остановят ли меня перед входом. Тогда моё опасное приключение закончится, так и не начавшись. Но нет, Ионас из Константинополя был хорошо известным помощником генерала, его лазутчиком, послом и советником. С невозмутимым лицом я миновал отсалютовавших мне стражников и двинулся к месту, где хранился меч, прислушиваясь к стонам умирающих. «Кто из нас ближе к могиле? — задал я себе вопрос. — Скорее всего, я».

— А мы-то думали, что вы бесследно исчезли, — заметил центурион, проявив ненужную проницательность.

Когда я подошёл к палаткам, я увидал множество вестготских и франкских стражников, а также огромное количество ламп, зажжённых в одной из палаток. Вокруг слышался глухой шёпот. Короли и генералы не ложились спать или уже проснулись и, очевидно, обсуждали, что они станут делать, когда взойдёт солнце. Аэций, без сомнения, был вместе с ними, но мне требовалось поговорить с ним наедине.