Бич Божий

— То есть убил бы меня, — уточнил Аттила, — выбрав подходящий момент: во сне, за едой или когда я справляю нужду. Когда я беззащитен, уязвим и не жду нападения из-за угла. И кого же вы решили подкупить? Моего самого верного полководца?

— Я только повиновался воле моего хозяина, — пролепетал Бигилас. — Во всём виноват Хризафий! Каждый в Константинополе знает, что он — злобный евнух. А эти невежды не причастны к заговору! Клянусь вам! Я привёз моего сына и вместе с ним — золото...

Внезапно он круто развернулся и чуть не набросился на Эдеко, яростно воскликнув:

— Ты дал слово, что будешь с нами заодно! Ты обещал мне его уничтожить!

— Я ничего не обещал. Ты услышал то, что хотел услышать.

Переводчик расплакался.

— Я был просто орудием, а мой сын ни о чём не ведал. Прошу вас, убейте меня, если так должно случиться, но пощадите мальчика. Вы же сами сказали, что его душа невинна.

Аттила задумался. В зале воцарилась тишина. Недолгое молчание показалось нам, римлянам, затянувшимся на несколько часов. Наконец он вновь проговорил:

— Убить тебя! Как будто твоему хозяину есть до этого дело? Как будто он не отправит сюда ещё сотню идиотов и не составит новые заговоры? Особенно если ему взбрело в голову, что один из моих генералов — глупец, способный ему поверить? Нет, я не стану тратить время на твоё убийство, переводчик. Я пошлю тебя пешком назад, в Константинополь. А этот мешок повесят на твою костлявую шею, но в нём будет не золото, а песок и щебень. Ты почувствуешь вес каждого фунта, когда сотрёшь ноги в кровь на пыльной дороге. Потом мои гонцы спросят Хризафия, знаком ли ему этот мешок, и он ответит, что знаком, а не то ты умрёшь. Ты скажешь Хризафию, что встречался с десятью тысячами гуннов, но не нашёл среди них ни одного, кто был бы готов поднять руку на великого Аттилу ради всего золота в мире. Вот что должна понять ваша империя.

Бигилас уже не плакал, а горько рыдал.

— А мой сын?

— Если он настолько глуп, что захочет вернуться с тобой, то пусть возвращается. Я не буду его здесь держать. Но надеюсь, что он поймёт, кто ты такой, станет тебя презирать и отыщет себе хорошего наставника. Возможно, он когда-нибудь сбежит от продажного отца и станет жить здесь — чистой жизнью гуннов.

Крикс упал, с трудом поднялся и прижался к отцу. Они оба захлёбывались в слезах.

— Бог и Сенат благодарят вас за милосердие, каган, — запинаясь, произнёс Максимин. — Умоляю вас, не принимайте во внимание эту дурацкую выходку. Она не должна погубить наше партнёрство. Я уверен, что император ничего не знал о чудовищном заговоре. Тут уже упоминали о Хризафии, о том, что в Константинополе всем известно о его злобных интригах. Пожалуйста, позвольте нам исправить положение и начать серьёзную беседу.

— Никакой беседы не будет. И переговоры не состоятся. Либо повиновение нам, гуннам, либо война — таков мой выбор. Ты тоже вернёшься в Константинополь, сенатор, но поедешь верхом на осле и сядешь в седло задом наперёд, а мои воины проследят, чтобы твоя голова была обращена в сторону земли Хунугури. Подумай в дороге о своей глупости.

Максимин дёрнулся, как от пощёчины. Потеря достоинства означала для него крах карьеры. Я не сомневался, что Аттила это прекрасно понимал.

— Зачем вы так унижаете Рим?

— Он сам себя унижает, — неторопливо проговорил Аттила. — Ты и тот, кто тебя предал, должны оценить моё милосердие. Однако заговор и попытка поднять руку на Аттилу не останутся безнаказанными. И кого-то из вас скоро казнят. Вот его... — Аттила указал на Рустиция. — Он умрёт вместо своего приятеля. Этого человека распнут на кресте, он сгниёт и усохнет на солнце и, умирая, станет проклинать своего алчного спутника и сулить ему муки христианского ада, за то что вовлёк его в опасную затею.

Рустиций сделался пепельно-серым. Бигилас отвернулся от него.

— Это несправедливо! — воскликнул я.

— А разве ваша империя справедлива? Разве она заслуживает доверия? — возразил Аттила. — Ведь в вашей стране к одним людям относятся как к богам, а к другим как к скоту.

Рустиций опустился на колени и жадно ловил ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба.

— Но я же ничего не сделал!

— Ты объединился со злодеем и не потрудился выяснить, что он за человек, а значит, не смог обнаружить предательство. И не сумел меня предупредить. Ты виноват в бездействии и сам обрёк себя на гибель. Твоя кровь останется на руках римлян, а не на моих.

От ужаса у меня закружилась голова.

— Это бессмысленно, — заспорил я, забыв о нарушенном протоколе. Я просто не мог молчать и не знал, отчего самого простого и бесхитростного человека в нашей группе должны были принести в жертву. — Почему его, а не меня?

— Потому что он родом с Запада и нам любопытно выяснить, как умирают эти люди, — равнодушно ответил Аттила. — Я могу изменить решение, и тогда ты займёшь его место. Но пока ты будешь моим заложником до возвращения сенатора Максимина.

Аттила повернулся к моему начальнику.

— За каждый фунт золота, отданный Хризафием для моего убийства, я хочу получить возмещение в сто фунтов.