Бич Божий

— Видит Бог, я призвал вас к себе при малейшей возможности.

— Очень буду рада, если это правда.

— Вы ревнуете, ваша светлость?

— Я? Отнюдь. Наша вера учит людей смирению. И наказывает за грех прелюбодеяния — так ли, ваша светлость?

— О, конечно же, ваша светлость. Я пред вами чист.

— Столько месяцев воздержания, ваша светлость?

— Как монах, как последний евнух. Только с думой о вас я всегда вставал и ложился. — На его лице было выражение благородной святости.

Зная, что патрикий нахально лжёт, благоверная рассмеялась в голос:

— Вы такой же, как пять лет назад. Это поразительно!.. Разрешите представить вашей светлости сына Льва: поклонись отцу, непослушный мальчишка! Я измучилась с ним за время пути: так и норовил выпрыгнуть за борт — всё хотел увидеть, как плывут акулы.

Лев разглядывал родителя с любопытством и без тени страха. Калокир нежно улыбнулся:

— Здравствуй, дорогой. Ты доволен путешествием?

— Нет, не очень. Я надеялся, что на нас обрушится какой-нибудь шторм, поломает мачты, разорвёт паруса и наделает массу бед.

— Вот, извольте видеть, — фыркнула Агнесса. — Это не ребёнок, а какой-то разбойник. С ним ещё наплачемся.

До Преславы-Иоаннополя ехали не больше восьми часов. В городе высоких гостей встретила болгарская знать, патриарх Дамиан, присланный Константинополем, и стратопедарх Пётр Фока, находившийся в распоряжении Калокира. И хотя последствия прошлогоднего штурма всё ещё бросались в глаза — не везде восстановленными домами, чернотой обгорелых мостовых, — в целом бывшая столица выглядела пристойно: золочёные купола церквей, пышные сады, белые дворцы. Впрочем, здесь не чувствовалось налёта античности, характерного Херсонесу; здания попроще, а толпа на торжище покрикливее. Встретить на улочке Преславы кур и уток, а порой и свинью, лежащую в луже, было делом обычным; власти Херсонеса с этим боролись, живность в городе не бродила, разве что собаки, да и то нечасто. В общем, у Агнессы после первого впечатления от города выражение губ сделалось ещё амбициознее. Не понравились ей и встречавшие их бояре — суетливые и подобострастные. Патриарх Дамиан показался злым — плоское лицо и бородка клинышком; евнух Пётр — просто отвратительным, с мокрой нижней губой и вторым подбородком. «Господи, куда я приехала?» — думала Агнесса, наблюдая своё окружение.

Вскоре жизнь во дворце подчинилась желаниям и взглядам Агнессы. Гордая гречанка завела всё по-своему: начиная от мебели и убранства комнат и кончая слугами (многих она выставила за дверь, а других набрала, выписала из Константинополя). Неуёмная энергия клокотала в ней: женщина следила за уроками Льва, за приготовлением блюд, за покупками на базаре и одеждой своих домашних. Не прошло и месяца, как Агнесса давала указания Калокиру — о политике в отношении местного населения, патриарху Дамиану — о сюжетах проповедей с амвона, евнуху Петру — о необходимости крепить дисциплину подчинённого ему войска. Калокир вначале внутренне смеялся, но потом стал прислушиваться к советам — многие из них оказались дельными. Лишь один вопрос вызвал в нём протест — относительно кормилицы Марии.

— Что здесь делает эта клуша? — как-то раз пришла к мужу благоверная. — Да ещё с выводком детей?

— Ты же знаешь: я остался жив только благодаря её помощи.

— Ну и что? Награди и вышли куда-нибудь. Я даю Марии три дня на сборы. В понедельник её не должно быть во дворце.

— Ну, к чему такие условия? Женщина она скромная, работящая. Хорошо готовит. Между прочим, дочка Софья у неё — от царя Петра.

— Знаю, слышала. Ну и что такого? Ведь не от тебя же. Или ты с Марией тоже предавался любовным утехам — вдалеке от родной семьи? Ты единственным способом можешь доказать мне свою незаинтересованность в этой бабе — выгнать её отсюда.

— Милая, ты жестока.

— А, пасуешь? Значит, что-то было?

— Ладно, ладно, — пробубнил Калокир. — Сделаю, как ты хочешь.

Он пришёл в комнату к кормилице и, стараясь не смотреть ей в глаза, начал говорить:

— Видишь ли, моя жена до крайности подозрительна и ревнива. Наша связь может быть раскрыта. Я в тревоге, Мария.

— Значит, мне покинуть дворец? — коротко спросила она.

— Видимо, придётся. — Оглянувшись на дверь, он достал из-за пазухи золотой браслет, весь усыпанный изумрудами, и сказал вполголоса: — На, держи скорей. Выгодно продашь — купишь дом и сад. А на те подарки, что дарил тебе раньше, ты, я думаю, проживёшь безбедно.

Мать Софии тихо загрустила. Перешла на «вы»:

— Благодарна вам, ваша светлость, за оказанную честь и дарованную милость...

— Ну, не надо, не надо, — приласкал женщину патрикий, — мы должны расстаться друзьями. — Он скользнул рукой по её груди — мягкой, пышной, закатил глаза и вздохнул со звуком: — О-о, Мария!.. Всё, прощай. Ты поселишься тут, в Иоаннополе?

— Нет, поеду, наверное, в Доростол. Там родня мужа — если что, помогут... Просьбу можно, ваша светлость?

— Да, пожалуйста, слушаю тебя.

— Разрешите Ивану оставаться привратником, а Андрею — конюхом. Лучшего места мне для них не найти. Я поеду в Доростол с девочками — Гликерьей и Софьей. Так спокойнее.