Бич Божий

Выползли на крышу. Капал мелкий дождь, черепицы скользили под их ногами. Серый диск луны просвечивал через синие кудлатые облака.

Укрепив верёвку на коньке, размотали её и сбросили со стены детинца наружу. Первым спустился Путята; он спустился благополучно и негромко свистнул — дескать, всё в порядке, подавай Милонега. Раненый, удерживаемый Немчином, съехал на верёвке по черепице, но неловко ухватился за бортик крыши, тот заскрежетал ржаными гвоздями, оторвался и грохнул вниз. Беглецы замерли от ужаса. Шум показался им убийственным. На него не могла не сбежаться целая дружина... Нет, беззвучно сыпался дождь с небес. Овруч спал.

Ноги Милонега, наконец, коснулись земли. Друг Путята принял его внизу, усадил на камень, развязал верёвку; снова тихо свистнул, подавая знак. Савва сидел ссутулившись, еле слышно постанывал, тяжело дыша. Вскоре появился Немчин — спрыгнул, подошёл:

— Слава всем богам, вроде пронесло...

— Не кажи «гоп» — это только ещё детинец, — проворчал Путята. — Главное впереди — городские стены.

— Может быть, попробовать через северные ворота? Там горела башня и наверняка остались лазейки.

— Нет, опасно. Все лазейки, скорее всего, держат под охраной. Лучше пойти на юг. Помнишь, когда укрепляли подъёмный мост, то предусмотрели заслонку для воды, — можно се открыть, и вода уйдёт. А тогда откроется потайная дверка. Это — единственная возможность, коли преодолеем первую стену.

— Делать нечего. Надо уповать на счастливый случай...

Причта наклонился к лицу Милонега:

— Ну, ты как? Дай-ка посмотрю твою перевязку... Боги! Опять пошла кровь!..

— Наплевать... — прохрипел возлюбленный Настеньки. — Надо выбираться отсюда... Дайте только выйти... Ярополк заплатит за всё!.. — Савва покачнулся и упал на руки Немчина.

Молодые люди попытались привести друга в чувства.

— Зря теряем время, — отмахнулся Путята. — Понесли его на себе. Выйдем — разберёмся.

И они устремились по тёмным улочкам к южным воротам города.

Ракома — Новгород, лето 977 года

Олаф Трюгвассон, выдав прошлой осенью дочку замуж, собирался отправиться на родину в мае нынешнего года. Но Малфрида написала письмо: у неё должен быть ребёнок, и, по всем расчётам, он родится не позднее июля. Разумеется, отплытие отложили на месяц. А пока муж со своими подручными делал последние приготовления для далёкою путешествия, мать Торгерда пожелала съездить в Ракому, где жила их дочка, чтобы находиться там во время родов.

Княжья вотчина, как и раньше, представляла из себя райский уголок. Тут, помимо Малфриды с матерью, наслаждались летом и его дарами повзрослевшие Савинко с Миленой (им исполнилось по одиннадцать), Верхослава с тринадцатилетним Улебом и беременная Неждана с Волчьим Хвостом. Часто приезжали князь и посадник — посмотреть на жён, справиться об их самочувствии, отдохнуть самим.

Жили припеваючи: в воздухе, наполненном ароматом хвои, звонко трещали крыльями голубые стрекозы; вечерами Неждана и Верхослава часто пели на два голоса. Несколько статичный Савинко любил удить рыбу: А Улеб немного ухаживал за Миленой — незатейливо и по-детски; сводная сестра ему нравилась — дочь несчастной Юдифи поражала воображение мальчика живостью ума и насмешливым взглядом ясных лазоревых глаз; в ней читалась порода Нискиничей, общие черты у Малуши, Добрыни и Владимира — круглое лицо, синие глаза, нос пупырышком... Верхославов сын мог часами сидеть на крыльце и строгать ножичком мягкую осиновую ветку, вырезая из неё разные фигурки: то собаку, то лошадь, то медведя, то зайца...

Верхославе исполнилось тридцать восемь, и она была счастлива замужем за Добрыней; он своей любовью пробудил в ней женское начало, и она хотела подарить Добрыне ребёнка — и надеялась, что ещё не поздно... Образцовую парочку представляли собой Волчий Хвост и Неждана; Угоняев сын шагу не давал ступить жене на сносях, прыгал вокруг неё и влюблённо смотрел; весело было смотреть на них, жарким июньским полднем спрятавшихся в тени яблоневого дерева, ласково шепчущих друг другу что-то на ушко... А Малфрида переносила беременность тяжело. Если в первые месяцы пятнадцатилетнюю женщину мучили головные боли, тошнота, то потом начались отёки, кожа покрылась тёмными пигментными пятнами, а когда она смотрела на свет, то в глазах плавали какие-то точки. Мать Торгерда не отходила от дочери. Помогала и Верхослава. Обе подружились: новгородка учила норманнку блюдам из русской кухни, а жена Трюгвассона показывала, как обычно вяжут на спицах... В общем, ничто не предвещало неприятностей и ударов судьбы.

Безмятежная жизнь оборвалась вечером второго июля. Прискакал князь Владимир с несколькими гридями — взбудораженный, нервный. Он взбежал на крыльцо, двери распахнул, крикнул с придыханием:

— Собирайтесь! Живо! Завтра с утра уезжаем в Новгород!

Потрясённые обитатели княжьего дома высыпали из клетей, стали спрашивать: что, зачем да откуда. Раздражённо поблескивая очами, сын Малуши ответил коротко:

— На подходе Свенельд-мерзавец с полчищами воинов. Нам грозит опасность!