Бич Божий

Жеривол покачнулся. У Анастасии потемнело в глазах. Где-то рядом заиграла ритуальная музыка. Милонега тут же раздели донага, облачили в яркую пурпурную мантию, а на голову надели венок из красных цветов. Святослав подошёл к быку, лежащему на специальной площадке, — ноги несчастного животного были связаны; красный испуганный глаз посмотрел на князя. Князь полоснул мечом по горлу быка. Хлынувшая кровь моментально наполнила приготовленный для этого таз. Кровью Святослав вымазал себе руки и лицо, передал тазик Жериволу, тот проделал то же самое. Пальцы его заметно дрожали. Он, приблизившись к Милонегу, поднял на сына полные слёз глаза.

— Бедный мой сыночек, — произнёс отец.

— Отче, ничего. Главное, ты держись. Я уж как-нибудь.

— Глупый, глупый мальчик, — волхв зачерпнул кровь из тазика и любовно провёл рукой по щеке Милонега. — Жаль, что ты уже не поймёшь: беды наши временны; то, что гнетёт тебя, завтра кончится. Знаю, вижу: любишь эту девочку. Но любовь прошла бы. Встретил бы другую, тоже славную... — Он провёл рукой по другой щеке сына.

— Отче, нет. Я ведь тоже ворожить умею чуть-чуть. Настенька — моя единственная любовь.

— Этого никто знать не может. Даже ворожеи...

— Не хворай. Будь всегда здоров...

— Сыночка, прощай!..

Милонега подвели к лодке, по бортам увитой толстыми гирляндами. Положили в неё бычью голову, много всякой снеди, дорогую утварь. Посадили юношу, руки и ноги привязали к скамьям. И толкнули в воду.

Лодка поплыла — дальше, дальше от берега. Люди шли за ней, танцевали, пели и благодарили богов.

Милонег почувствовал, как вода сквозь нарочно проделанные отверстия заполняет дно. Страха не было. Красное кровавое солнце, уходя за Киев, золотило крыши его теремов. Синий Днепр тёк спокойно и безучастно, морща гладь золотыми волнами. Где-то там, далеко позади, оставалась Анастасия, уходили заботы и треволнения. Наступала вечность...

Лодка постепенно тонула. Грохотали бубны и визжали сопели. Танцевали люди.

— Слава Роду! Слава Перуну! Слава Берегине! — распевали они.

Нос у лодки первым ушёл под воду. Задралась корма. И буквально через мгновение волны сомкнулись над головой Милонега.

— Боги приняли жертву! — раздалось среди киевлян. Радости толпы не было границ.

Лишь Анастасия, потеряв сознание, как убитая птица, тихо повисла на руках Ярополка.

Константинополь, осень 968 года

Как уже говорилось, оскопление незаконнорождённых мальчиков широко практиковали при дворе в Византии. Император Роман Лакапин повелел кастрировать сына своего, Василия Нофа, плод его любви к русской пленной. Евнух вырос в монастыре, был начитан и образован. В силу своего положения, он не мог претендовать на наследство и трон, но отец-император завещал ему небольшое имение, приносившее неплохой доход. Новый император, Константин Багрянородный, был женат на сестре евнуха Василия — Елене — и назначил его собственным помощником. Но судьба переменчива, а особенно при дворе, где всегда плетутся интриги: после смерти Константина Багрянородного к власти пришёл его сын Роман II — со своим помощником, тоже евнухом — Иосифом Врингой. А Василий Ноф отправился в собственное имение. Некоторое время спустя он вернулся в столицу, жил у себя во дворце, читал лекции на юридическом факультете университета и лелеял честолюбивые замыслы...

Час его пробил со смертью Романа II (слухи ходили, что Феофано и Василий императору подсыпали яд). Ноф поддержал Никифора Фоку, поднял восстание в Константинополе и, вооружив три тысячи собственных рабов, осадил дворец Вринги. Вринга был низложен и отправлен в ссылку. А Никифор Фока, объявленный василевсом, евнуха Василия сделал председателем сената, первым министром и присвоил ему титул паракимомена.

К осени 968 года евнуху исполнилось шестьдесят четыре. Он был худ и злобен, маленького роста, с жёлтым сморщенным лицом, крючковатым носом, сгорбленной спиной и кривыми ногами. Паракимомен ходил, опираясь на палку. Ненавидел всех, кроме чёрного кота по кличке Игрун, — толстого, закормленного сметаной и здорового как собака. Кот был также кастрирован во младенчестве Евнух возил его с собой в сенат, в замок Вуколеон и на ипподром. Только перед храмом Святой Софии оставлял на руках у раба при входе.

Две недели назад у Василия Нофа с отстранённым от должности логофета Иоанном Цимисхием состоялся такой разговор.

— Не волнуйся, — сказал паракимомен, сидя с Игруном на коленях и водя жилистой ладонью по спине кота. — Я добьюсь, что Никифор переменит своё решение. Сможешь жить ближе к Феофано — например, в Халкидоне Будешь еженощно ездить к ней через Босфор.

Рыжий армянин покраснел. Произнёс, отводя глаза:

— Я прошу без пошлых намёков. Речь идёт о чести императрицы!

— Что ты, что ты! Я не стал бы намекать на несуществующие вещи... Пошутит, пошутил. Буду говорить откровенно: ты мне нужен, Цимисхий.

— Для чего?