Бич Божий. Книга 1. Полумесяц и крест

Почти полдень. Опустившийся на улочки зной казался невыносимым. Ветер, несущий раскаленный воздух, обжигал лицо. Псы, вывалившие языки из пасти, без сил валялись на дороге.

Застыл без движения старый рынок. Мимо прилавков бродили редкие покупатели, которых еще не разогнал по домом наступивший жаркий полдень. Поверх разложенных товаров сонно поглядывали торговцы, прятавшиеся от зноя в тени. Кутавшиеся в плотные цветастые халаты и тюрбаны, они бесконечно потягивали из пиал зеленый чай. Переговаривались между собой в полголоса, лениво перебирали четки.

Все изменилось в одно мгновение, волной накрыв весь сонный городок и всполошив местное болото…

Сначала площадь пересек взмыленный всадник с искаженным лицом. Бросив охаживать плеткой бока жеребца, он спрыгнул на землю и исчез в доме одного из местных старейшин. Через несколько минут оттуда, как пробка из бутылки, вылетел уже сам старейшина, бодренький старичок с белым тюрбаном на голове, и побежал в сторону базара. Размахивая руками, он то и дело поминал Всевышнего и охал.

Вскоре новость о приезде высокого гостя превратила базар со всеми его торговцами в разгневанный рой пчел. Все бегали между рядами, что-то громко обсуждали, раскладывали-перекладывали на прилавках, натягивали на себя яркие халаты. Старейшина носился между ними, указывая, уговаривая, рассказывая, крича и брызжа слюной. Босоногие мальчишки, вооружившись куцыми прутками веток, с яростью мели каменную мостовую, вздымая в воздух облака пыли. Убирали еще теплые лепешки в деревянные лотки.

Лишь один человек, одинокий дервищ, не подался вирусу всеобщему помешательства. Его сидевшая на старой кошме[2], чуть раскачивающая фигура, по-прежнему, находилась на своем старом месте, у старой стены на самом краю базара. Перед ним лежала старая миска для подаяний, которая редко оставалась пустой. Шедший на базар путник нет-нет да и опустит туда затертую монетку, прося святого человеку помолиться за него Всевышнему. Ведь всякому здесь известно, что просьба, исходящая от такого человека, быстрее дойдет до небес. Те, кто побогаче — торговцы, беки, уздени, кидали и серебро. Так у них и просьбы были другими — хорошо расторговаться в новом базарном дне, побыстрее всучить какому-нибудь зазевавшемуся русскому из крепости залежалый товар, разминуться на узкой горной дороге с кровожадными абреками. Дервиш же на все их просьбы отвечал одинаково — «Аллах Акбар» и разводил руками, словно кивая на беспристрастную и всемогущую волю Бога.

Уже ставший неотъемлемой частью привычного пейзажа крепости, дервиш совсем не обращал внимания на поднявшуюся суету. Мимо него то и дело проносились взмыленные всадники, суетливо бегали между прилавков местные жители, торговцы бесконечно перекладывали товар с места на место, стряхивая с него несуществующую пыль. Суфий с блуждающей на губах улыбке сидел и неуловимо раскачивался из стороны в сторону, что-то неразборчиво бормоча себе под нос. Никто не знал, что он шептал: может священные мантры, может молитвенные вирды[3]. Что еще мог бормотать святой человек, если не слова, обращенные к Всевышнему? Всякий раз, когда к нему подходил очередной проситель, он замолкал. Однако, этот дервиш говорил не совсем это…

— Где же ты бродишь, добрый Александр⁈ Честно говоря, мне уже стыдно претворяться бродячим монахом. Оказалось, обманывать людей непросто. Я-то думал, в этом нет ничего особенного. Как говориться, лей в уши и все, клиент твой… Не могу я больше так… Бабулька в платок до глаз замотанная приходит и сует мне медный кусочек. Мол, внучка хворает. Помоги, Бога ради. Я же, как последний гад, головой ей киваю…Горец весь черный переживаний тянет мне серебряную пряжку, чтобы за его жену помолился. Бременем она никак не разрешится. Страдает уже сутки. Я, б…ь, опять головой киваю… Нет больше мочи, туфту эту гнать. Неправильно это, — бубнил себе под нос Ринат, скрывавшийся все эти дни под личиной дервища-суфия. — Подожди-ка… идут, кажется…

И, правда, базарная площадь начала заполняться быстро прибывающими людьми. Две узкие улочки, прилегающие к площади, выплескивали из себя все новых и новых всадников и пеших. Солдаты рассыпались по обеим сторонам от дороги и вставали плотной цепью. Местные жители, что вылезли поглазеть на будущего императора, теснились у стены домов. Вскоре появились всадники из Свиты цесаревича, выделявшиеся благородной статью коней под их седлами, золотым шитьем мундиров и гордыми холеными лицами.

— Чтобы привлечь внимание этих мажоров к моей персоне нужно что-то особенное. А я для них кто? Дервиш-аскет, отрекшийся от материального и посвятивший всего себя лишь духовному и божественному. Что может быть интересным в безобидном мусульманском монахе, у которого в добавок немного не в порядке с головой? Молитвы их вряд ли зацепят… Не коленца же перед ними выкидывать?