Представив только картину со своими кривляниями, что многие зовут танцами, Ринат тут же забился в судорогах. Ну как в судорогах? Просто попытки сдержать рвущийся из него дикий смех, сыграли с ним злую шутку. Он до боли сжимал челюсти, даже помогая себе руками. Пытался глубоко дышать, с шумом гоняя воздух из легких и обратно. Из под сжатых зубов все равно выбивалось толи фырканье, толи шипение. Со стороны же все эти дерганья смотрелись натуральными конвульсиями, которые местными считались проявлением святости и особо почитались. От столпившихся вокруг него людей стали раздаваться удивленные возгласы. Многие начинали оборачиваться, показывать на него пальцем. Родители тянули детей из-за своих спин поближе к святому, чтобы они почувствовали исходящую от него благодать.
Тем временем Великий князь, худощавый юноша лет шестнадцати — семнадцати, в сопровождении едва ли не всего начальства военной Кавказской линии целенаправленно шел к базарным рядам, где в томительном ожидании застыли торговцы.
— Танец… Танец… Вот же черт, нашел! — чуть не заорал Ринат, когда спасительная мысль пришла ему в голову. — Сема[4] (
В той прошлой жизни во время одной из поездок в Турцию Ринат, действительно, видел танцующих дервишей на какой-то концертной площадке. Пять или шесть мужиков в белых развевающихся одеждах крутились волчком пару — тройку минут под громкую заунывную музыку. Как потом им, туристам, рассказывал гид, был у этих танцоров один секрет, позволявший им кружиться вокруг своей оси и не падать без чувств. Почему-то Ритану тогда это особенно запомнилось. Гид сказал, что танцор «ловит» взглядом точку. Начиная вращение, он максимально долго не поворачивает голову. Когда же тело почти повернулось — быстро поворачивает голову и снова «ловит» взглядом точку. Мол, если крутить головой вместе с телом, то перед глазами начинают быстро мелькать картинки и начинает кружиться голова. Танцоры же с помощью своего трюка обманывает вестибулярный аппарат и тем самым удерживают равновесие. «Помниться, я даже тогда что-то пытался изобразить. Немного покрутился-покрутился и свалился, едва стенку головой не забодав».
— Все, нельзя больше тянуть, — прошептал Ринат и, мотнув головой, встал на ноги.
Он раздвинул плечом стоявших перед ним местных и встал на небольшой пятачок, который из переулка выходил прямо к одному из базарных рядов. Под недоуменными взглядами стоявших вокруг него людей, Ринат начал кружиться. Первые два-три круг медленно, раскидывая в сторону руки. Следующие исполнил чуть быстрее. С каждым новым кругом росла скорость кружения. Плащ и полы халата взлетел вверх, спеша успеть вслед за телом.
— Оо-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о, — затянул он гласную букву, аккомпанируя самому себе. — О-о-о-о-о-о-о-о-о-о… О-о-о-о-о-о-о-о-о-о… О-о-о-о-о-о-о… О-о-о-о-о-о…
Низкий гудящий звук стал звучать все сильнее и сильнее, заполняя собой окружающее пространство. Бешенное кружение выбивало прочь все мысли из головы, оставляя в ней лишь один звук.
— О-о-о-о-о-о-о… О-о-о-о-о-о-о-о… О-о-о-о-о… О-о-о-о-о-о-о…
Ринат кружился так, словно делал это в последний момент своей жизни. Все окружающие сместились куда-то на периферию его сознания и органов чувств. Он не замечал ни установившейся вокруг него тишины, ни разворачивающихся солдат из оцепления, ни цоканье копыт приближающихся всадников.
Нахлынувшее на него оцепенение схлынуло в один момент, словно по щелчку пальцев. Вернулись слух, зрение.
—… — послышалась чья-то речь, в которой отчетливо звучали презрительные нотки. — Это бездомный монах, Ваше высочество. Их тут много побирается в крепости… Делать ничего не хотят.
—… Чтение? Откуда? Им не знакома грамота. Такие, как он, учат молитвенные книги наизусть, — к разговору подключился еще кто-то из кавалькады всадников. — Без толку, Ваше Высочество. Она скорее всего туп, как пробка. К тому же воняет. Они же никогда не моются. Это обет у них такой. Представляете, какой там амбре? От него даже здесь несет, а рядом что будет…
Последние слова Ринат уже услышал отчетливо. Рассмотрел он и сказавшего их человека — высокого хмурого парня в богатой одежде, подчеркивающей его узкие плечи и тоненькую, едва ли не цыплячью, шею. Тот хмурил брови и с презрением разглядывал стоявших в отдалении людей, явно не считая их заслуживающими столь высокого внимания со стороны цесаревича.
— Как на быдло смотрит, павлин разряженный, — прошипел сквозь зубы Ринат. — Губу оттопырил, гордиться собой… Сейчас я тебе выдам, мажор недоделанный.
В его голову сами собой пришли строки одного из рубаев[5] Омара Хайяма[6], которого когда-то обожала читать его жена.
— Жизнь — пустыня, по ней мы бредем нагишом. Смертный, полный гордыни, ты просто смешон! — громко и размеренно начал читать он стихотворение, смотря пристально в глаза этому человеку. — Ты для каждого шага находишь причину — между тем он давно в небесах предрешен.