Примерно в это время я начала с нетерпением ждать почты. На первых порах мне нет-нет да и приходило милое письмецо из Нью-Йорка от Мари или от Розлины. От полноты чувств я приукрашивала каждое слово, придавала ему особое значение и убеждала себя, что читаю обстоятельные послания. И тут же разражалась в ответ чередой патетических клятв, не обращая внимания на разницу в объеме и стиле между тем, что я получала и что писала.
В результате письма от подруг очень скоро совсем заглохли. Я же не сразу смирилась с этой истиной и первые месяцы валила все на почтовые неполадки. Однако родители почему-то исправно получали письма со всех концов света.
Мама утешала меня, как могла:
– Не все люди пишут письма. Это не значит, что тебя забыли или разлюбили. Вот Инге предупредила заранее, что писать не будет, а ведь она так тебя любит! Просто она как раз из тех, кто никогда не пишет.
Я пыталась это переварить. Но получалось плохо: сначала-то мои подружки писали, так почему потом вдруг превратились в непишущих? С чего это они так изменились?
– Я-то не меняюсь!
– Еще как меняешься.
Мама была права: мои чувства оставались прежними, но положение стало другим. Я больше не была королевой, как когда-то в Нью-Йорке. Или, во всяком случае, потеряла престол.
К счастью, я еще оставалась ребенком. Иногда родители брали нас с Жюльеттой с собой в поездки по стране, и детская энергия била во мне ключом. Стоило мне, например, увидеть речку, озеро или ручей – а Бангладеш изобилует ими, – как я бросалась в воду, послушная зову родной стихии. Так однажды, искупавшись в Ганге, заработала чудовищный отит – великая река наполовину размыла мой слух.
Единственное, чем была богата страна, это ее население, и чрезмерное обилие людских ресурсов служило причиной крайней нищеты. Мы объехали все провинции и не видели ничего, кроме множества прекрасных людей, добрая половина которых медленно умирала. Умирание было основным занятием жителей Бангладеш.