Биография отца Бешеного

В письме случайном искорка любви — уже необычайное явление!

Не удивляйся, что я сед!

Что мимо всех пройдет — меня коснется!

Зато твой взгляд вполнеба — как рассвет!

А имя, по значенью, выше солнца!

Далее шла подпись: «Тебе, Виталий, на память! Вадим Сикорский…»

Не правда ли, чудесные стихи? И как точно подмечены черты моего характера. Я действительно очень романтичен и легкораним. У меня нет кожи, и я весь словно обнаженная рана: порой даже одно обидное слово, брошенное невзначай близким мне человеком, заставляет меня страдать. Правда, у меня мягкий характер: я не держу зла и быстро отхожу, но нанесенная рана заживает долго.

Собственно говоря, ранимость и маниакальная честность — главные свойства моего характера…

К моему стыду, до этой встречи мне не попадались стихи этого поэта, но его фамилия была известна: тогда он был популярен. Я приложил максимум усилий, чтобы разыскать сборник его стихов, прочитав которые я с удовольствием отметил, что его поэзия очень близка мне по духу, и я очень благодарен судьбе за то, что познакомился с ним и его стихами…

Но вернемся в веселые и голодные студенческие годы…

Примерно через месяц после отъезда Ларисы, когда я уже заканчивал первый курс: остался один экзамен, меня вызвал из комнаты дежурный вахтер общежития, сказав, что ко мне кто-то пришел.

Нередко случалось, что кто-нибудь из знакомых являлся в гости без предупреждения, тогда их не впускали в общежитие, поскольку пропуск заказывался заранее. Но на этот раз меня ждал совсем незнакомый мне мужчина лет пятидесяти. Причем ждал на улице, хотя, как сообщил дежурный, он предлагал подождать внутри.

Незнакомец был очень импозантно одет: как-то неуловимо «не по-нашему», с очень уж очевидным вкусом, и от него приятно пахло чем-то заграничным.

— Вы Виктор Доценкофф? — спросил мужчина с легким акцентом.

— Нет, я просто Виктор Доценко, — пришлось поправить его.

— Возможно, так, — кивнул щеголь и протянул мне запечатанный конверт, явно не советского производства. — Это вам просили передать… — Он понизил голос и почему-то с опаской обернулся.

— Кто просил? — насторожился я.

— Стоит прочитать, чтобы все понять! — сказал он. — До свидания. — Мужчина повернулся и пошел прочь.

— Простите, но я хотел бы знать… — воскликнул я ему вдогонку, пытаясь задержать его, но тот даже не обернулся.

Удивленный и несколько взволнованный, я вернулся в комнату. К счастью, ребят не было. Я осмотрел конверт, он был девственно чист. Дрожащими руками осторожно вскрыл его: внутри оказались два машинописных листа, а между ними пять стодолларовых банкнот. У меня внутри все похолодело.

Во время «оттепели» — в конце 50-х — начале 60-х годов — появилось много фарцовщиков, так называли спекулянтов иностранными тряпками, жвачкой, валютой. Пресса уделяла им очень много внимания.

Увидев доллары, я тут же бросился к двери и закрыл ее на засов. Потом стал лихорадочно думать, куда бы спрятать этот опасный подарок, а параллельно в голову лезли разные мысли: «Что это? Провокация? Кто подстроил? Зачем? Кому я помешал? Чем? Господи, если это провокация, то нужно срочно избавиться от этих денег! Может сжечь? Да, но если это провокация милиции или органов, а я их сожгу? А потом они спросят: куда я дел доллары? И никто не поверит, что я их сжег! Боже, что же делать? Письмо! Может быть, оно прояснит ситуацию?» Я стукнул себя по лбу и развернул листы.

Письмо было написано по-русски, но с такими чудовищными ошибками, что сразу стало ясно: писал человек, не очень владеющий русским языком. Письмо было написано моим настоящим отцом.

Помните, я говорил ранее, что история моего рождения и фамилия родного отца является версией мамы?

Полковник Доценко на самом деле существовал, но он не был моим отцом: полковник просто усыновил меня.

А вот реальная история моего зачатия, изложенная моим настоящим отцом и постепенно восстановленная мною с помощью разных лиц, которые по крупицам выдавали информацию, — так отдельные кусочки мозаики в конце концов складываются в целую картину.

Более чем за год до моего рождения командование направило мою маму в Ригу. Цель задания мне установить не удалось, но это задание явно носило конспиративный характер. Для легализации своего пребывания в Риге мама устроилась горничной в богатый дом. Это и был тот дом пятьдесят четыре по улице Мейера, в котором я когда-то жил ребенком.

Сын хозяйки дома едва ли не с первой встречи влюбился в маму. Дальше все произошло стремительно. Мама ответила взаимностью, и они обвенчались, но вскоре советские войска вошли в Латвию, и Зигарду пришлось бежать из Риги, оставив беременную жену на попечение своей матери. Он планировал вызвать ее к себе, как устроится в какой-нибудь стране. Мама, если родится мальчик, пообещала выполнить его просьбу и дать сыну имя — Виталас.

Поскитавшись по Европе, он осел в Америке и сразу же позвал маму к себе. Но мама находилась на восьмом месяце, и лететь в ее положении было опасно: комфортабельных лайнеров тогда не было. Вскоре родился я, и с грудным младенцем о таком длительном путешествии нечего было и мечтать.