Биография отца Бешеного

Найдя нам место для проживания, он сумел уговорить начальство взять маму на работу в привокзальный буфет, с условием, что на ней будет и мытье полов вокзала. До сих пор я пребываю в изумлении: как ей удавалось работать в буфете, ежедневно мыть полы дважды в день, да еще и ухаживать за грудным младенцем? Просто уму непостижимо!

Воистину, нет таких испытаний, что сломили бы русскую женщину.

Да, маме пришлось многое пережить, чтобы не потерять меня. Она рассказывала, как часто ей приходилось голодать, как у нее пропало в конце концов молоко и она вскармливала меня обыкновенным черным хлебом, который пережевывала, заворачивала в марлю и давала мне сосать эту «соску».

Прошло более трех лет, прежде чем мы с мамой добрались до столицы острова Сахалина города Южно-Сахалинска.

Но приехали мы туда из Омска, где сначала жили в доме деда Антона. И в Омске же через несколько месяцев мама познакомилась со статным черноволосым красавцем, и нам с ней пришлось отвыкать от привычной жизни в большой и шумной семье.

Иван Чернышев прошел всю войну танкистом-водителем и, судя по нескольким боевым наградам, воевал более чем успешно.

Кстати сказать, получилось так, что более чем через четыре десятка лет после окончания войны, ну просто день в день, Ивана с мамой разыскали боевые ордена — Великой Отечественной войны, которыми их наградили еще во время войны за особые заслуги.

Чистое совпадение? Мистика? Вполне возможно и то и другое. Они с мамой даже родились в одном году, в одном месяце, и числа их появления на свет в календаре рядом. Во всяком случае, свои дни рождения они отмечают одновременно.

Иван был дважды ранен и дважды возвращался в родную часть. Как и следовало ожидать от бывшего танкиста-водителя, на гражданке он стал работать шофером, нашел такую работу и в Южно-Сахалинске.

Кстати, он имел одну феноменальную особенность: у него было такое сильное сопротивление кожи, что он мог спокойно браться голыми руками за провода под напряжением двести двадцать вольт и чувствовать лишь легкое пощипывание. Не знаю, правда или нет, но он говорил, что мог браться и за провода под напряжением в триста восемьдесят вольт…

Сдерживать его настырный любовный натиск маме удавалось не многим более месяца. Последним и главным аргументом в пользу Ивана было то, что я сразу потянулся к нему и он отлично ладил со мной.

Вскоре они поженились, и я без колебаний стал звать его папой. И чтобы не путаться, я буду так его звать и в этой книге… Однако продолжим…

Что я могу сказать о городе Южно-Сахалинске в то время? Естественно, не очень многое, так как черпаю сведения и впечатления лишь из своих детских воспоминаний. Через пару лет мы Южно-Сахалинск покинули, и, увы, более мне никогда не пришлось бывать в этом городе.

Мне помнится, он был тогда совсем небольшим. Наш дом стоял почти на самом берегу Охотского моря. «Наш дом» — конечно же, весьма сильное преувеличение: это был обыкновенный длиннющий барак, где проживало огромное количество народу. Каждая семья занимала одну комнату. И, как говорится, скучать не приходилось.

Неожиданно мозг вырвал из самых дальних уголков памяти характерную для Южно-Сахалинска примету того времени. В городе было очень много японцев — кто-то после плена, кто-то бежал с родины в поисках лучшей доли, — но на нормальную, прилично оплачиваемую должность их, естественно, не брали, и они в основном занимались самыми непрестижными работами: чистили уборные, рыли траншеи и котлованы.

Мне больше всего запомнились те японцы, которые ходили по баракам и одинаковыми извиняющими голосами задавали один и тот же вопрос:

— Бутилка есть?

Признаюсь, в те годы они все мне казались на одно лицо.

Насобирав некоторое количество посуды, они сдавали ее и ровно половину денег честно возвращали тем, от кого получали бутылки. Иногда и мы, ребятня, пользовались их услугами, так как у детей посуду не принимали.

В этой связи вспомнился трагикомический случай, происшедший со мной в результате первой и последней попытки сотрудничать с японцами в бутылочном бизнесе.

Однажды прямо под окном нашей комнаты я увидел соседского мальчишку, которого, мягко говоря, не слишком жаловали пацаны нашего барака. Он самодовольно облизывал колесико мороженого.

Читатели старшего поколения наверняка помнят эти «колесики». Продавец мороженого бросал в специальный стаканчик с ручкой вафельный кружочек, потом доставал ложкой из алюминиевой капсулы мороженое, накладывал в этот стаканчик, сверху прикрывал вторым кружочком вафли, выталкивал стержнем ручки эту стограммовую порцию и вручал покупателю.

Глядя на Смардина — его имя не помню, помню, что пацаны прозвали его Смарда, — я, завистливо облизываясь, спросил:

— Как заработал-то, Смарда?

Спросил потому, что никто из обитателей барака не позволил бы себе такого расточительства — купить своему ребенку мороженое. «Баловство все это, да и только» — таково было единодушное мнение соседей по данному поводу. Зная это, я и предположил, что купить мороженое он мог только в одном случае: если выполнил какую-то работу, за которую ему заплатили.