Биография Шерлока Холмса

Проходили месяцы, и казалось маловероятным, что убийца будет найден. Затем в феврале 1929 года лодочник на канале вблизи Лестера выудил из воды зеленую велосипедную раму. Полиция сумела установить владельца велосипеда – школьного учителя и ветерана войны Рональда Лайта, который в предыдущее лето жил поблизости.

Задержанный полицией, Лайт мог только отрицать, что велосипед принадлежал ему, и твердил, что никогда не появлялся вблизи места убийства. Однако улики – серийный номер велосипеда и показания нескольких свидетелей, которые опознали в нем человека, следовавшего за Беллой, – почти наверное подводили его под петлю.

Вот тогда защитник Лайта сэр Эдвард Маршалл-Холл обратился за помощью к своему старому знакомому Шерлоку Холмсу. Преодолев апатию, в которой он пребывал большую часть предыдущих девяти месяцев, Холмс приехал в Лестершир и за несколько дней создал убедительную версию смерти Беллы.

Это было вовсе не убийство, но трагический несчастный случай. Роковую пулю послал не Рональд Лайт. Она вылетела из ружья какого-нибудь фермера, собравшегося пострелять ворон в поле возле проселка, по которому ехала Белла. Никто понятия не имел, что одна из пуль попала совсем не в птицу.

Вооруженный фактами, которыми Холмс успел снабдить его, Маршалл-Холл без труда сумел убедить присяжных в невиновности Лайта.

«Случай с зеленым велосипедом» явился еще одним триумфом дедуктивного метода Холмса, отточенного за сорок с лишним лет, но, как ни грустно, его последние годы были омрачены нездоровьем. Проекты, о которых он говорил много лет, оставались всего лишь несбыточными мечтами.

Холмс часто упоминал о намерении написать magnum opus – великий труд, который охватил бы опыт всей его жизни. «На склоне лет, – говорит он в рассказе „Убийство в Эбби-Грейндж“, – я собираюсь написать руководство, в котором сосредоточится все искусство раскрытия преступлений».

Нет никаких данных, что этот шедевр когда-либо увидел свет. В середине 1920-х даже держать ручку было ему почти не по силам, но Холмс, скрытный до самого конца, отказывался нанять секретаря.

Одним из немногих развлечений, какие 1920-е годы предоставляли Холмсу, пока его здоровье ухудшалось, а неспособность работать делалась все более очевидной, стало знакомство с кинофильмами, сюжеты которых – спасибо Дойлу – строились на основе ранних приключений сыщика.

До 1920 года нет никаких указаний, что Холмсу нравилось новорожденное искусство кино, хотя его первое соприкосновение с кинематографом восходит к предыстории этого жанра, к 1890 году, когда он расследовал исчезновение Луи Лепренса.

Разумеется, Холмса всегда чаровал театр – это пристрастие уходило корнями в его одинокое и трудное детство. Когда он был мальчиком, игрушечный театр, подаренный бабушкой по отцовской линии, служил ему лекарством от стрессов и напряжения, которые он испытывал в семье. В юности пребывание на профессиональной сцене, как бы скоро оно ни оборвалось, породило в нем симпатию к актерам и театру, которую он сохранил до конца жизни.

Часто цитируемое высказывание Уотсона о том, что «сцена лишилась прекрасного актера, когда он занялся расследованием преступлений», чистая правда. Не счесть эпизодов, приводимых Уотсоном, в которых наглядно проявляется страсть Холмса к перевоплощению и переодеваниям (даже когда в этом нет особой необходимости).

Читатель постоянно ощущает, что Холмс, если бы мог, превратил бы свою жизнь в сплошное театральное представление. В «Долине Страха» он говорит: «Уотсон уверяет, что в душе я артист… Есть во мне это, я люблю хорошо поставленные спектакли». И действительно, чтобы проникнуть в дом Ирэн Адлер, он ставит небольшую драму.

В каком-то глубоком, фундаментальном смысле натура Холмса была театральной. Он упивался моментами кульминационного напряжения и резкими контрастами, предлагаемыми театральной сценой. Неспособный испытывать эмоции так, как их переживает большинство людей, Холмс разыгрывал страсти, чтобы лучше в них разобраться.

Он играл любовь, и ненависть, и желание, чтобы познать то, что многим другим дается без таких ухищрений. В этом смысле Холмс больше принадлежит XXI веку, чем викторианской эпохе. Если предлога для драмы не подворачивалось, он его создавал. В «Камне Мазарини» он замечает рассерженному лорду Кантлмиру, которого только что разыграл: «Мой старый друг доктор Уотсон скажет вам, что я обожаю подобные мистификации. И кроме того, я питаю слабость к драматическим эффектам». Работа детектива предоставляла много подобных возможностей.