Приматы врут гораздо более мастерски{808}
. Если перед капуцином лежит вкусный кусочек и при этом рядом крутится приятель более высокого ранга, то хитрец издаст крик тревоги, чтобы его отвлечь; если же рядом окажется индивид более низкого ранга, то и придумывать ничего не надо: бери еду и все. Если капуцин низкого ранга знает, где спрятана еда, а рядом доминантное животное, то он отойдет подальше от заначки; а если рядом подчиненная особь, то и проблем никаких. Так же ведут себя паукообразные обезьяны и макаки. Другие приматы тоже хитрят, причем не только при «стратегическом утаивании» еды. Когда самец гелад спаривается с самкой, он издает специальный «брачный крик». Но только если он не соблазнил самку своего соседа. В этом случае он делает свое дело молча. И конечно, все наши примеры меркнут в сравнении с изобретательностью политиканов-шимпанзе. Обман требует огромного социального навыка и опыта, поэтому больший размер неокортекса у приматов предсказывает более развитую систему обмана, вне зависимости от размера группы[434].Впечатляет, конечно. Но крайне маловероятно, что приматы сознательно вырабатывают стратегии обмана. Или что они, схитрив, чувствуют вину или терзаются угрызениями совести. Или что они сами верят в собственные фантазии. Тут нужен человек.
Наша способность к вранью поразительна. Люди обладают сложнейшей системой мимических мышц и используют колоссальное количество двигательных нейронов для их контроля: ни один другой вид не способен принять бесстрастное выражение лица. А еще у нас есть речь, этот фантастический инструмент, витиеватым образом соединяющий содержание сообщения и его интерпретацию.
Человеческий интеллект позволил отточить искусство лжи до такой степени, что мы ложь научились превращать в правду – никакой самый коварный самец гелад в жизни не сумел бы так.
Нашу склонность к манипуляции правдой демонстрирует одно любопытное исследование. Эксперимент был устроен просто: участникам предлагалось бросать игральную кость, и разные выпавшие номера означали разную денежную награду. Игрок бросал кость в отдельной комнате и потом сообщал результат – прекрасная возможность смухлевать.
В случае если все игроки честные, при достаточно большом количестве попыток каждое из чисел выпадет в среднем один из шести раз. А если все врут, чтобы получить максимальную награду, то при любом броске якобы выпадает самое большое число.
В этом эксперименте жульничали очень часто. Респондентами выступили 2500 студентов из 23 стран. Чем выше в стране участника эксперимента показатели коррупции, незаконного уклонения от налогов, политического мошенничества, тем чаще он врал. Что и неудивительно: в главе 9 я рассказывал, как высокая степень нарушения правил общежития уменьшает социальный капитал, а это, в свою очередь, подталкивает человека к антисоциальному поведению.
Эксперимент выявил интереснейший факт: независимо от культурной принадлежности игроки прибегали к совершенно определенному типу вранья. В условиях эксперимента предлагалось бросать кость дважды, причем при выдаче награды учитывался только первый бросок (второй объяснялся необходимостью «проверить качество самой кости»). Выявленные закономерности обмана можно объяснить только одним способом: люди редко тупо придумывают выигрышный номер. Вместо этого они сообщают большее из двух выпавших чисел.
Мы будто бы слышим логику рассуждений. «Черт, первым выпало 1 (что плохо), а вторым – 4 (уже лучше). Но кости-то выпадают случайным образом! Ведь спокойно могло выпасть и наоборот: сначала 4, потом 1. Это даже почти и не мухлеж».
Другими словами, чтобы не чувствовать себя криводушными, мы включаем процесс рационализации: мы ведь не то чтобы пускаемся во все тяжкие ради грязной наживы, а так – от нас лишь немного попахивает.
Когда мы лжем, то, естественно, мозг задействует участки, связанные с моделью психического состояния, особенно когда эпизод вранья требует стратегического маневрирования в условиях социума. Кроме того, длПФК и связанные с ней лобные зоны играют главную роль в нейронном контуре вранья. Но на этом его понимание и заканчивается{809}
.