Биология добра и зла. Как наука объясняет наши поступки

Однако у нас, людей, все еще любопытнее. Подумайте о гадкой еде… У вас активируется островок. Посмотрите на физиономии, выражающие отвращение, или лица, противные вашему взору, – произойдет то же самое. Но если вы представите себе какой-нибудь безобразный поступок, то результат – и это главное – получится снова тот же. Зона островка опосредует телесный ответ на нарушение общественных норм, и чем больше она возбуждается, тем горячее осуждение. И осуждаем мы не просто всей душой, а всем своим существом: например, когда один из опрошенных передавал свои ощущения после известия о побоище в начальной школе Sandy Hook, то сказал: «Меня просто затошнило» – и это вовсе не метафора. Меня буквально начинает тошнить, когда я пытаюсь представить убийство 20 первоклашек и шестерых взрослых, пытавшихся защитить их. Островок срабатывает не только если требуется избавить желудок от негодной пищи, но и при необходимости очистить его от тошнотворной реальности. Так стирается разница между символическим сообщением и его смыслом{886}.

Связь между телесным и нравственным отвращением двунаправленна. От лицезрения морально неприемлемого действия у человека остается неприятный привкус, причем не в переносном смысле, а на самом деле, как было показано во множестве исследований. Люди после этого не могут сразу начать есть, а нейтральное по вкусу питье оценивают как невкусное (после прослушивания историй о высокоморальных поступках им, напротив, это питье кажется приятным){887}.

В главах 12 и 13 мы видели, что в политических предпочтениях проявляется переплетение физического и морального отвращения: те, кто твердо держится установленных моральных норм (консерваторы), имеют пониженный порог чувствительности к телесному отвращению по сравнению с теми, кто стоит за социальный прогресс. Сторонники школы «мудрости отвращения» считают, что если нечто вызывает животное чувство гадливости, то это хороший показатель моральной неприемлемости. Если человека сажают рядом с источником неприятного запаха, то в его суждениях о морали обнаруживается больше консерватизма{888}. Этот эффект не связан с общенегативным чувством, какое появляется в ответ на физическое отвращение; столь же негативное чувство печали, которое вызвали у людей в экспериментах, не увеличило строгость моральных суждений. Помимо того, люди, которые острее чувствуют физическую брезгливость, будут горячее рассуждать на тему морально-нравственной чистоты, а вот предрасположенность к страху или злости никак не связана с морализаторством[464].

В основе физиологического отвращения лежит необходимость защитить себя от патогенов. И взаимосмешение физиологического и нравственного отвращения тоже основано на ощущении угрозы. С точки зрения консерватора, скажем, брачный союз геев неприемлем не из-за того, что для такого человека это просто дурно или даже отвратительно, а потому, что он таит угрозу – святости брачных уз или семейных ценностей. Данный компонент угрозы был выявлен в великолепном исследовании, где участникам сначала прочитывали – или в другом случае не прочитывали – статью об опасности подхватить заразу с бактериями, которые носятся в воздухе{889}. Затем все испытуемые читали статью об Америке как целостной системе, едином живом организме, где употреблялись такие выражения, как «после Гражданской войны США пережили период быстрого роста». Те, кто читал перед этим про бактериальную заразу, с большей вероятностью выражали негативное отношение к иммигрантам (при этом их взгляды на экономические проблемы не менялись). Мне кажется, что людям со стереотипными антииммигрантскими взглядами претит не столько мысль, что некто чужой хочет приехать в США искать лучшей жизни, сколько страх, что отребье, немытая толпа станет покушаться на аморфную сущность под названием «американский образ жизни».