У. Г.:
Это просто слова, слова и слова, падающие и попадающие в меня вот тут. Я не слежу ни за чем, кроме этого попадающего в меня звука. И этот звук – все, что я есть. Я действительно не знаю, что он описывает, что это такое, и что он пытается сообщать. Но это регистрируется в клетках мозга, и там есть ответ. Так что это не то, и я действительно не знаю, что он говорит. Это не то, как я воспринимаю; это не то, как действует это безмолвие. В этом процессе (диалоге Дж. Кришнамурти) как будто есть какое-то нарастание, и тогда ты приходишь к точке. Тогда ты находишься в том состоянии безмолвия. А потом это безмолвие уходит, и ты снова возвращаешься. Но здесь это обратный процесс – полностью противоположный. Мне кажется: то, как я функционирую, полностью противоположно тому, что они обнаружили. Я выхожу из этого безмолвия не потому, что я так хочу, – мне безразлично, и с моей стороны просто нет каких бы то ни было усилий. Я могу сидеть в той комнате; вы можете запереть все двери и… [это] кончено.У. Г.:
Я всегда общаюсь; но все равно кажется, что это необязательно. Понимаете, эти разговоры, которые кажутся мне не имеющими смысла, нарушают течение жизни.У. Г.:
Я говорю в ответ на ваш вопрос, задаете ли вы его открыто или нет; само ваше присутствие здесь создало эту ситуацию, этот вызов. Я не знаю; я вообще не могу думать. Внутри меня ничего нет. Я не могу сидеть и думать для себя. Это – не мыслящий человек. Называйте это как вам угодно. Когда есть вызов, есть ответ.Так что когда я смотрю на вот это, я никогда не называю это белым. Зачем? Я вижу солнечный свет, падающий на это, и он достигает меня. Это восприятие. Ваша голова другая не потому, что я говорю, что это другое, а потому, что таким ее делает свет. У вас есть голова, у вас есть уши… у вас есть глаза; я не знаю, человек вы или нет. Я действительно не знаю, на что я смотрю, – никогда. И потому, как может идти речь об описании всех деталей? Как я могу? Я не могу, но детали есть.
Если я долго смотрю на вас, передо мной опускается занавес. Меня увлекает прочь от вас. Вот почему объект тоже исчезает. И когда я сижу здесь, я держу свои глаза открытыми, и как будто что-то опускается между вами и мной. Так что я даже не могу долго на это смотреть. Вы исчезаете у меня из виду, хотя мои глаза открыты. Что это такое?
[18]У. Г.:
Мы не знаем.У. Г.:
Ваш вопрос. Не имеет значения, кто задает этот вопрос – вы или кто-то другой. Будь то серьезный ученый, человек, обладающий глубокими знаниями, или человек, который пытается говорить со мной на ломаном английском, – это все одно и то же.У. Г.:
Да, иногда забываю. Вот сейчас – поел ли я? Не знаю. Даже спустя пять минут после того как я кончил завтракать, порой возникает вопрос: «Поел ли я? Не пора ли завтракать?» Это очень странно.У. Г.:
Нет, я вообще не чувствую голода. Я просто иду и ем, поскольку я должен что-то есть.У. Г.:
Никогда. Я говорил вам, что однажды пытался собрать воедино свое тело – куда поместить голову, куда ступни, куда ноги… Не знаю, в каком я был состоянии. Я просто вышел из того состояния – иногда я могу выходить немедленно. И поскольку в тот раз промежуток между двумя состояниями был довольно долгим, у меня было такое затруднение.У. Г.:
Я никогда ничего не чувствую.У. Г.:
Понимаете, когда я смотрю на это, возможно, вы спрашиваете: «Что это такое?» Ладно, это – объект. Я смотрю на него и потом его забываю. Потом опять я интересуюсь: на что я смотрю? Для меня нет никакой необходимости когда бы то ни было это называть, будь это мое или чье-то еще. Если кто-то спрашивает, я отвечаю; в ином случае я не знаю, что это за вопрос. Они говорят – это твоя рука, или ее рука, или чья-то еще, или стул. В чем разница? Это два разных цвета, две разные формы. Я могу многие часы смотреть на эти вещи, не зная, что они такое.