Бирит-нарим (СИ)

      -- Силу? -- Лабарту обвел их взглядом. Вот они, отрешенные и серьезные, будто жрецы настоящего храма, а не пятеро дикарей на краю земли. -- Кровь тоже дает мне силу. Я не служу тому, что ем. -- Он снова усмехнулся и плюнул на землю.

     Не успел заметить ни жестов, ни слов, ни единого взгляда. Одно стремительное движение, -- и слуги солнца схватили его. Он рванулся, но позади была холодная глыба камня, а впереди стоял Гэр, и в руках у него змеилась веревка.

      И вновь движение - стремительней ветра, быстрее мысли. Лабарту не успел вымолвить ни слова, не успел ощутить прикосновение страха. Лишь миг -- и все пятеро отступили к огню, а он остался возле камня.

      Это обман, видение и чары. Разве могли они они связать его? Разве посмели бы? Я слишком долго смотрел ему в глаза, и он...

      Лабарту дернулся изо всех сил, - был уверен, что выйдет из пелены колдовства, - и взвыл от боли. Тонкая, почти невесомая веревка впилась в тело, словно раскаленное серебро. Стоило шевельнуться -- и она сжимала все сильнее, прожигала, казалось, до самых костей.

   Я связан, не могу порвать путы!

   Младшие молча вышли из-под каменного свода, один за одним. Никто из них не обернулся - тенями растворились в сгущающихся сумерках. Гэр же задержался возле костра и, наклонившись на миг, опустил руки в огонь, будто в воду, а потом заслонил глаза ладонями.

      -- Я уйду, -- сказал Лабарту. Его голос был слабым, слабее звука дождя -- боль все еще билась в жилах. -- Никогда не приду. Мне ничего не надо. Отпусти меня.

      Гэр выпрямился, не взглянув на Лабарту, и бесшумно покинул храм. Остался лишь потрескивающий огонь, следы на земле и шум дождя.

      Они оставили его привязанным к каменному столбу, одной из четырех опор этого грубого храма. Примотали, вывернув руки ладонями вверх, так что были открыты запястья. Веревка обвивала тело, и последний виток проходил по горлу. Лабарту боялся сделать глубокий вдох, -- ему казалось, что глотает он не воздух, а пламя. С детства ему говорили, что жажда терзает сильнее любой боли. Но жажда гложет изнутри, и Лабарту всегда знал, чем погасить ее.

      Но не знал, как совладать с тонкой веревкой.

      Колдовство.

      Он закрыл глаза. Ужас бился в сердце, грозил вырваться наружу, затопить разум. Страшась колдовства людей бежал из прекрасной страны. Прошел через горы, леса и поля, полные дичи... Приходил в жилища многих людей и покидал их так же легко... Лишь затем, чтобы такие же, как я сковали меня колдовством?

      Боль отступила, сползла вниз, ушла в холодную землю.

   Где-то там, за пеленой дождя, было море, как и прежде пело голосом свободы. И где-то в лесу была Кэри - слишком близко от его боли, слишком близко от безумцев.

   Но она пообещала ждать возвращения Лабарту или придти на его зов.

   Я не должен произносить ее имя. Он зажмурился крепче, заставлял мысль звенеть по слогам, пытался отдать приказ самому себе. Пока не освобожусь, не должен думать о ней.

      Ничего не оставалось сейчас -- лишь стоять в путах и ждать.

      Совсем не это я думал найти тут...Был уверен, законы едины для всех, но у них свои правила, и я нарушил их...

      И слуги солнца наказали его болью. Не смогли связать словами и связали заколдованными веревками.

      Лабарту мог лишь ждать, когда они вернутся.

3.

   Слуги солнца пришли в полночь. Костер давно превратился в угли, а с моря дул ветер, холодный и полный дождя. Где-то внизу выли волки, но не смели подняться на холм. Волки боялись этого места, отмеченного солнцем и кровью.

      Гэр остановился у входа, меж двух огромных камней, а четверо младших разожгли огонь. Двигались они, словно тени, не глядя по сторонам, не говоря друг другу ни слова. Лабарту тоже молчал. К каким словам прислушаются слуги солнца? Он не знал.

     Гэр заговорил, и Лабарту готов был поклясться, что голос его звучит отовсюду, хотя сам Гэр по-прежнему стоял неподвижно, за пределами огненного круга.

      -- Мы проводили закат твой. Наступает полночь, и мы одиноки.

      Младшие склонили головы, и на какой-то безумный миг Лабарту показалось, что он понимает их. Он чувствовал жажду, и они тоже. Солнце весь день не показывалось из-за туч, путь был далеким... А раз Лабарту ощущает чужой голод, то, значит, и они...

      -- Но ты даровал нам отражение свое, -- продолжал Гэр, и голос его звучал все громче. -- Дал нам полночное солнце, и за это мы восхваляем тебя и будем служить тебе вечно!

   Младшие повернулись, как по приказу. Все четверо смотрели на Лабарту, но словно не видели. Лабарту хотел заговорить, но не сумел, -- он узнал этот взгляд, ведь и сам смотрел так тысячи раз. Так не смотрят ни на друзей, ни на врагов, ни на союзников, ни на рабов, ни на пленников. Когда так смотрят, видят кровь.

   Они видели в нем только кровь.

   Слуги солнца подошли совсем близко, и их голод был ярче пламени костра. Женщина в ожерелье из кожаных шнурков взяла Лабарту за руку, повернула ее ладонью вверх. Лабарту дернулся, сжав кулаки, и веревки вновь обожгли его.

      -- Так нельзя, -- только и сумел выговорить он. Слова застревали в горле вместе с болью.

      Женщина наклонилась, ее голос скользил по воздуху, она почти пела: