Бирит-нарим

— Кровь, что пила она — мой дар, — сказал Лабарту. Еле слышное эхо повторяло слова. — Кровь моей жертвы, тебе не принадлежащей. Инанна-Атума ни в чем не преступила правила и не нарушила уговор.

Чужак окинул его внимательным взглядом, склонил голову набок. Легонько стукнул пальцами по стене — посыпалась пыль. Из пролома серой тенью метнулась кошка и тут же исчезла за углом, лишь след ее страха остался.

— Я так не думаю, — проговорил чужак и усмехнулся шире.

— Она не нарушила правил, — упрямо повторил Лабарту.

Ярость закипала в груди, яркая, как пламя жажды. И на миг показалось, что не дома вокруг, нет — пальмы и берег канала. Показалось, что не незнакомый экимму стоит впереди, а тот, рыжеволосый, надменный и гордый. Тот, кто пришел в Лагаш и нарушил законы. И после вызвал гнев людей и погубил пьющих кровь в земле черноголовых…

Эррензи.

Тот, из-за кого сошел с неба колдовской огонь и обрушился на Лагаш.

Белый, сияющий, прозрачный… И земля замерзает под ногами, а глаз не отвести — вот идет навстречу пламя, убивает все на своем пути, обрывает дыхание жизни…

— Ты откуда явился такой, защитник? — со смехом спросил чужак, и морок развеялся.

Лабарту сделал глубокий вдох. На языке осел вкус пепла, крови и страха.

— Из Аккаде, — сказал он. — Я хозяин Аккаде.

Чужак расхохотался еще громче, мотнул головой, привалился к стене. Лабарту стиснул зубы, крепче сжал кулаки. Азу шевельнулась у него за спиной, тронула за плечо, но он не обернулся.

— Аккаде? — переспросил, наконец, чужак, и в голосе его все не стихало веселье. — Недолго тебе осталось быть там хозяином! Разве что захочешь владеть развалинами, где поселятся дикие звери?

Развалинами?.. Стены Аккаде несокрушимы, многочисленны войска лугаля. Аккаде не может…

Лабарту смотрел на чужака, не понимая, а тот продолжал:

— Хотя, ты ведь и сам уже знаешь это, верно? Оттого и пришел сюда, искать новую землю? Только слишком слаб ты, чтоб быть хозяином Лагаша, да и любой другой город вряд ли сможешь удержать!

Лабарту взглянул на солнце — лишь на краткий миг — и сердце забилось ровно. Свои мысли слышал словно издалека и был спокоен.

— Ты прав, — сказал он. — Я слишком слаб, чтобы драться с тобой.

И рванулся вперед, схватил незнакомца за руку, сжал запястье, крепко, как только мог. Чужак ничего не успел ответить, лишь встретился взглядом.

— Весь мир погас для тебя, — проговорил Лабарту, тихо, но ясно — каждое слово отдельно. — Запахи, звуки и чувства исчезли. Есть лишь мой голос, и он для тебя путеводная нить, и больше не на что опереться.

Чужак застыл. Из глаз его, цветом похожих на ненастное северное небо, казалось, исчезла жизнь. Брови его остались чуть нахмуренными, а губы полуоткрытыми.

— Ты слышишь меня? — спросил Лабарту.

— Да, — отозвался тот. Голос его звучал глухо, словно со дна колодца.

Ты была права, Тирид. Лабарту невольно улыбнулся и разжал пальцы. Рука незнакомца не упала, осталась висеть в воздухе, словно на невидимых нитях. Пьющие кровь подвластны мне, как и люди.

— Мое имя Лабарту, — заговорил он. Чужак не шелохнулся, глаза его были по-прежнему пусты. — И отныне, каждый раз, когда ты услышишь это имя, или увидишь меня, или вспомнишь обо мне, тебя будет охватывать страх. Сковывающий, безумный, не дающий пошевелиться, лишающий воли и силы. Пожелаешь бежать прочь, но не сможешь. Захочешь молить о милосердии, но голос тебя покинет. Решишь драться — не сможешь сдвинуться с места. И всем приказам моим будешь повиноваться, до единого.

Ни ответа, ни тени понимания. Даже ресницы не дрогнули. Словно и не живой экимму это, а изваяние.

— А теперь, помня все, что я сделал, пробудись, — сказал Лабарту и отступил на шаг. — Пусть вернутся к тебе образы, ощущения и звуки.

Чужак вздрогнул, словно просыпаясь, и вновь встретился взглядом с Лабарту.

И в тот же миг изменился, мгновенно, словно подменили его — кровь отлила от лица, испарина выступила на лбу, и воздух, казалось, задрожал от запаха страха. Рука вцепилась в стену, кроша кирпич. Рот дергался, словно чужак пытался заговорить.

— Уходи! — велел Лабарту. — И больше никогда не возвращайся в Лагаш!

Чужак развернулся и ринулся прочь, не разбирая дороги. Пыль не успела осесть — а он уже скрылся из виду.

— Как ты это сделал? — спросила Инанна-Атума.

Что-то новое было в ее голосе, но почтение или же испуг — Лабарту не понял. И потому несколько мгновений помедлил, глядя на остывающее тело Нидинту, и лишь затем ответил:

— Это мой дар. — И прибавил, не поднимая глаз: — И в нем моя сила.

2.

Когда Лабарту вернулся из гавани, жрица ждала его на прежнем месте. Случайный прохожий принял бы ее за женщину, отдавшуюся скорби. Вот сидит она, на земле, в пыли, позабыв про полуденное солнце, горюет об убитой. Горе и смерть — частые гости захваченных городов.

А этот город сам открыл ворота…

Лабарту опустил тело Кури возле Нидинту, молча встал рядом. Тогда Инанна-Атума, поднялась, привычным жестом отряхнула одежды, взглянула вопросительно.