Бирит-нарим

Но Лабарту лишь качнул головой. Положил под руку Кури меч, так и не вкусивший крови, и подобранные на пристани лук и стрелы. Чьи они — врагов или своих — не знал, да и важно ли это? Воин отправится в дальний путь вооруженным, вот и все, что нужно знать.

Затем снял свои серебряные браслеты и надел на закоченевшие запястья Нидинту. И руки ее сразу показались тонкими и хрупкими, словно не взрослой женщине принадлежали, а девочке-подростку.

— У меня нет женских вещей, чтобы дать ей с собой, — проговорил он, подняв глаза на жрицу. — Найди ей гребень, или зеркало, или другую вещь, из тех, что радуют женское сердце.

Инанна-Атума склонила голову набок. Длинная серьга качнулась из-под волос, солнце блеснуло на ней, распалось золотыми искрами.

— Похорони их, — продолжал Лабарту. — Пусть проведут погребальные обряды и принесут поминальные жертвы, как полагается. Похорони их, как свободных, и дай им в путь все, что необходимо.

— Я сделаю, как ты просишь, — отозвалась Инанна-Атума и чуть приметно улыбнулась. И не было в этой улыбке и тени радости, лишь понимание и печаль.

Должно быть, так улыбалась она, когда была человеком. В степи, в шатре своего мужа…

— Но только что с того пользы? — спросила жрица. — Есть ли у них дети? Кто будет из года в год приносить жертвы предкам и поминать их имена в молитвах?

— Похорони их, — повторил Лабарту и отвернулся. — А я сегодня покину Лагаш.

— Куда ты пойдешь? — Показалось, или и впрямь в ее голосе мелькнула тревога?

— В Аккаде. — Лабарту снял с шеи шнурок, стряхнул с него амулет — тот упал под ноги, в пыль — и перевязал спутавшиеся волосы. Затем поплотнее затянул пояс, спрятал под него печать. Дорогая, тонкая ткань пропылилась и потускнела. Ни слуг, ни кораблей, ни украшений… Признает ли кто теперь в одиноком путнике Лалию из Аккаде?

— Я слышала, поля там сожжены, а город осажден, — проговорила у него за спиной Инанна-Атума.. — Быть может, тебе стоит остаться здесь и переждать, пока утихнет война?

— Я не боюсь людей, — отозвался Лабарту. — Хоть эти и правда жестоки и многочисленны.

— Они называют себя кутиями. — Инанна-Атума на миг замолкла, а потом продолжила. — И, хоть и тяжко это слышать, но слова его были правдивы. Быть может, от твоего города остались одни лишь развалины.

— Этого не может быть, — возразил Лабарту, обернувшись. — Стены Аккаде несокрушимы, эту крепость невозможно взять.

Инанна-Атума вновь улыбнулась и качнула головой.

— Нет такой крепости, — проговорила она, — которую невозможно взять.

3.

Городская стена была цела. Ровные ряды кирпича, потускневшая под летним солнцем краска — разноцветные охранительные знаки… Да, стена осталась, но ворота были сорваны и брошены в пыль. Огромные, деревянные, скрепленные бронзовыми полосами, лежали они по обеим сторонам дороги.

В моем городе не было стены.

Лабарту старался идти чуть ссутулившись, глядя под ноги, — чтобы ничем не отличаться от жителей Лагаша. А они, впустившие чужаков в свой город, теперь старались стать незаметнее и тише.

Речной ил и городская грязь, казалось, въелись в кожу, а волосы и одежда пропитались дымом. И откуда-то то и дело тянуло запахом свернувшейся крови, и во рту мерещился ее ядовитый привкус.

Лабарту мечтал о воде. Сбросить одежду и нырнуть с головой, смыть с себя войну и беды людей. Но есть ли чистая вода в этой земле? И ничего не оставалось — лишь идти вперед, опустив голову, не глядя по сторонам. Но мысли убегали прочь, и глаза уже не замечали утоптанной земли под ногами.

…не было стены, и город лежал между рекой и каналом. И на рассвете, с крыши нашего дома я видел степь. И бегущие меж полями дороги на Киш и Урук. И…

— Эй, стой! — Его схватили за плечо и развернули, грубо.

Не успев подумать, Лабарту схватил незнакомца за руку, и лишь тогда поднял голову, встретился с ним взглядом.

Это был чужеземный воин, невысокий, но коренастый, загорелый почти до черноты. И что хотел он и отчего остановил путника, покидавшего город, теперь не понять — Лабарту ни слова не успел произнести, а взгляд человека уже остановился, дыхание стало размеренным и глубоким.

Люди слабы. Прикосновения и взгляда достаточно, чтобы увлечь их темную глубину, заставить повиноваться… Ты не зря остановил меня. Тебя вела судьба.

Поодаль, возле полупустых торговых рядов, стояли другие воины. Один из них обернулся, и Лабарту почувствовал настороженный взгляд.

— Скажи им, — тихо проговорил Лабарту, — что у тебя дело ко мне. Пусть не тревожатся.

Воин повернулся, по-прежнему держа Лабарту за плечо, и крикнул что-то своим. Слова показались знакомыми, но все же не разобрать их — даже в степи, где кочует Ашакку, говорят по-другому.

Ашакку.

Ветер зашелестел в зарослях тамариска, и Лабарту на миг зажмурился, глубоко вздохнул. У воздуха был привкус асфальтовой смолы — память о сгоревших лодках.

Где ты, Ашакку? Быть может, страшась воинственных полчищ, ты поспешила ко мне, в Аккаде? И ждешь меня сейчас за высокими стенами? Но если…