Бирюк

— Эй, капитан, дочь мою отпускай давай! — словно решив все только усугубить, басил Ольшанский на все отделение, куда нас всех доставили для выяснения и дачи показаний. — Ничего она тебе по делу сказать не может, отпускайте Альку. Меня вон, чоповцев опрашивайте. С бабы какой спрос в таких делах.

Тревоги стало еще больше, когда увидел, что Сашка отошла в коридоре подальше и теперь переводила взгляд с меня на отца и обратно. Очень-очень плохой взгляд. И никак на мои знаки и просьбы подойти ближе не реагировала. Будто мы с ним стали сейчас для нее одним и тем же. И ни хрена не поделать с тем, что на данный момент я должен поддерживать позицию Ольшанского. Въедливый допрос Александры — паршивая идея. Если ее прорвет, гора проблем может вырасти до небес.

— Шаповалов! — окликнул меня нарисовавшийся важняк[1]. — Проходите в кабинет.

— Сашка, никуда не уходи! — двинулся я вместо этого к ней. — Сейчас за тобой мой друг и коллега подъедет и побудет с тобой, пока освобожусь.

Боеву я отзвонился по дороге и попросил приехать и присмотреть.

— Без тебя присмотрят! — грохнул на все отделение Ольшанский. — Алька, тебя Мезенцев домой отвезет сейчас. Потом поговорим. Езжай давай.

— Палыч, не лезь в это! — не сдержавшись, рявкнул я.

Бля, ну неужели не видит в упор, что все только хуже и хуже делает.

— Лезешь тут ты куда не надо, Шаповалов. Куда моей дочери ехать — я решать буду.

— Я долго ждать буду, Шаповалов? — раздраженно спросил следак. — Господин Ольшанский, вас опросят в соседнем кабинете, а после, если не найдутся основания для вашего задержания, вы сможете сколько угодно разбираться в ваших семейных проблемах.

— Чтобы эти разборки семейными стали, ему, — Ольшанский ткнул в меня высокомерно, — еще ох как попотеть придется.

Сука, ну что за мудак! И как он мог мне казаться в чем-то примером для подражания? Еще и мысль была, что в Сашке чуть играет дурь балованного ребенка. Пристально глянул на нее, забивая на геморного будущего родственника, поймал ее опустошенный взгляд.

— Никуда. Не. Уходи, — произнес одними губами, стараясь как можно четче дать понять: я прошу ее, а не приказываю ей, не помыкаю ею, и вошел в кабинет.

Само собой, ни черта от меня важняк не добился, кроме изначальной версии. Я — личный охранник Александры. В интимных отношениях с ней состоим. Законом не запрещено. На нас было произведено нападение. Опергруппа «Ориона» просто мимо проезжала, чистое совпадение, ага. Заметили парни ЧП, решили вмешаться. Что делал на месте происшествия господин Ольшанский — понятия не имею. Версий на этот счет строить не собираюсь, не мое это дело.

И скрипи ты зубами хоть до посинения и води по кругу одними и теми же вопросами сто раз — ничего в показаниях менять не стану. Я свободен?

Торопливо покинув кабинет следока, Сашки ни в коридоре, ни на улице не застал. Как и предчувствовал. Набрал Боева.

— Где?

— Колян, я пытался ее остановить. Она меня послала. И мужика, что пахан ее прислал, тоже. Не хватать же мне ее было на улице!

— Где?

— Сказала — домой еду. Я проследил. Сижу перед подъездом. Этот тоже рядом пасется.

И продиктовал мне адрес.

— Что-то ты недорабатываешь, видать, Шаповалов, если Алька моя аж бегом к своему соплежую первым делом побежала, только от тебя вырвалась, — раздался язвительный голос Ольшанского за спиной.

Я старших уважаю. И больных людей и пальцем не трогаю. Но, блядь напросился. Бить не буду, уебищно это, но сказать все скажу.

— Слышь, Иван Палыч, выйдем на улицу на два слова.

— Да ты никак оборзел совсем, парень? — изумился он, но пошел вперед, явно демонстрируя, что в любых обстоятельствах именно он тот, кто решает, куда идти. Вожак, мать его раз так. Типа мне сейчас на эти иерархические бредни не глубоко пох. — Уж не морду ли мне бить собрался?

— Был бы ты помоложе и поздоровее — даже не сомневайся.

— А, значит, высказать мне, какой я гад, желаешь? Ну-ну, валяй, — ухмыльнулся он высокомерно.

— А тебе прям честно или пощадить твою непомерную гордыню? — процедил я, становясь перед ним на улице.

— Гордыня, Шаповалов, — это когда точно не знаешь, чего стоишь и добился в этой жизни. А это не мой случай.

— Считаешь, дочь твоя любит тебя за то, чего ты стоишь? — Я потер пальцами, давая ему понять, что имею в виду чисто бабло, и у моего собеседника чуть дернулась щека. — И пока единственное, чего ты, мужик, добился на моих глазах, — это чуть не угробил ее этим представлением со смертью-воскрешением.

— Не преувеличивай, — огрызнулся он.

— Ты, блядь, совсем слепой или деревянный, Ольшанский? — немалого труда стоило не зареветь на него зверем. Но такое с ним бесполезно. Слушать не станет, только использует как повод усилить конфронтацию. А как бы мне ни хотелось его тупо и кратко на хуй послать из наших с Сашкой жизней, я понимал, что это невозможно. Будем дрессировать, прости господи. — Да ты ей нервов на три четверти жизни вперед сжег!