Бирюк

— Ты еще мне сопли распусти тут. Бабы — они бабы и есть. Им нервничать да истерить — что с горы катиться. Самой природой положено, и ничего такого для них в этом нет. Разве что знать им надо поменьше. Я же не зверь какой — дочь родную нарочно мучить. Если бы можно было так же быстро и без ее участия, то так бы и сдел…

— А догадаться в таком случае меня во все посвятить не дошло? Если ты такой провидец и рассчитывал выманить крысу нашим выездом, то мог меня предупредить. Меня одного! Я бы Сашке не стал про твою недосмерть и упоминать. Одно дело ей испугаться по факту нападения. Минута, толком ничего и не поняла бы. А другое… Как можно не увидеть, что ты с ней этим…

— Да все я видел, умник! Но еще я знаю, что починили меня доктора ненадолго. И я должен знать, с кем реально дочь оставлю.

— Со мной. Без вариантов. Если думаешь, что отпущу… подумай еще раз и на этом и расслабься.

— А еще я вижу, — гнул свое Ольшанский, типа и не замечая моих слов, — что ты, конечно, весь из себя герой, оберегающий сейчас, пока все вокруг дочки моей хреново. А что будет, когда нормальная жизнь у вас начнется, а? Я же таких, как ты, знаю как облупленных. В вас хрень сидит, что жрет заживо, когда все ровно да спокойно. Вам обычной жизнью не живется. И что тогда? Влезешь куда, а дочке моей опять горюй?

А интуиция у него все же работает. Было во мне такое дерьмо. Было. Но еще до того, как мы с Сашкой в том лесу пересеклись, я намерен был измениться. Да, выбрал не ту женщину. Потому ничего и не вышло. Еще и свадьбы не было, а во мне что-то муторное бродить начинало. Загонял я его вглубь. Над собой типа, сука, работал. Потому что с Анькой я хотел измениться ради своей спокойной жизни. Сейчас, по здравому размышлению, это осознаю. А с Сашкой — ради нашей с ней. На сто из ста процентов больше причин. Почему уверен? Потому что заявись Корнилов ко мне прежнему со своим предложением пошпионить, и я бы в ту же минуту с ним усвистал, только меня и видели. Да я бы и сам поперся на амбразуры, только бы просох достаточно. А теперь… Катюха, прости ты меня, херовый я брат, но внезапно появилась у меня задняя скорость. Да, я пойду с капитаном, но потому что должен. Тебе, Боеву с Камневым, совести своей. Должен как друг, старший брат и как нормальный человек. Должен не в принудиловку-обязаловку. Но и никакая слепая ярость монстра или гребаное пламенное сердце героя меня вперед бездумно не несет. Больше нет. Теперь у меня есть надежный якорь и огнетушитель. Во всем, что касается остального мира. Относительно любого обидчика моей солнечной девочки все остается по-прежнему. Тронь кто, причини хоть каплю боли — порву нах! И в этом смысле ее отец не исключение из общих правил.

— Ты меня не знаешь, Иван Палыч. И мне на это похрен. Я на тебя впечатление производить, доказывать тебе чего не собираюсь. Ты на моем горизонте существуешь только потому, что моей Сашке отец.

— Не зарывайся, Коля…

— Я не закончил! Отец, как по мне, такой, какого бы к ней и близко не подпускать. Что я делать и намерен…

— Да ты охренел?

— Не охренел, а ставлю перед фактом: ранить Александру больше не позволю. Чем такой отец, лучше уж сиротой быть!

— Я тебе сейчас по роже…

— Впредь все ваше общение будет только в моем присутствии, и если мне только покажется даже, что ей неприятно, то хрен ты опять скоро дочь увидишь, Ольшанский. И так будет до тех пор, пока не научишься чувства ее беречь, считаться с ней, а не выпячивать это свое блядское «баба — она баба и есть, и так проглотит и стерпит».

— Да ты кем себя возомнил, щенок? Мне указывать, как и сколько с дочерью родной общаться?

— И с внуками, когда они появятся, — сухо кивнул я, игнорируя так и прущий от него гнев. — Александра — теперь моя женщина, моя семья, а ее я готов защищать от всего. Всего. Без исключений. Хочешь быть частью нашей семьи, Иван Палыч, — кончай вести себя как мудачина бесчувственный.

— Воевать со мной не потянешь, мальчишка! «Орион» ваш весь не потянет! Раздавлю!

— Никакой войны рядом с моей женщиной я не допущу. И ты тоже, если ты ей отец, для которого она важна, а не дурак старый упертый, ни хрена, кроме своей гордыни, не признающий.

Как и сказал, бить я старших не научен. Но на место поставить могу.

Оставив его решать, как ему жить дальше, я пошел к своей тачке. Все остальное подождет, я еду забирать свою девочку. Домой.

ГЛАВА 21

— Привет, красавица! — заступил мне дорогу здоровенный мужик, улыбаясь шире некуда. Но меня его улыбка не могла уже ни обмануть, ни успокоить. Передо мной был хищник. Такой же, как Коля. И мой отец. — Я — Андрей Боев, меня Шаповалов просил присмотреть за тобой.

Присмотреть.

— Александра Ивановна, ваш отец велел вам ехать к нему домой, — встал сзади Анатолий Мезенцев, отцовский помощник.

Велел.