Бирюк

— Какого хрена вы тут устроили? — грохнул он грозно над моим ухом и обращался явно не к парням в черной форме. — Вы ее добить хотите?

— Да все нормально же. — Отец встал на ноги, отряхнув с себя снежно-ледяное крошево с дороги, и пошел ко мне. — Алька, дочь, да живой я, живой!

В голове что-то щелкнуло, взорвалось ослепительно. Я заорала. Одно протяжное «а-а-а-а-а-а-а!» до тех пор, пока в легких не осталось ни капли воздуха.

Отец остановился, заморгав так, будто не мог понять, с чего такая реакция.

— Эй, дочь, ну чего ты? — забормотал он.

— Да как тебе только в голову пришло такое, Ольшанский?! — рявкнул Николай, разворачивая меня к себе и утыкая лицом в грудь, пока меня колотило так, что лязгали зубы.

— А ты что же думал, что я дочку свою прям тебе так взял и доверил без проверок? — хохотнул родитель. — Ты кто такой, чтобы я взял да на самотек все пустил?

Услышав такое, я забилась в захвате своего мужчины, желая прокричать внезапно ожившему отцу всю пережитую боль. Но Коля только прижал крепче, коротко велев: «Дыши, Сашка!»

— Да и что было кота за хвост тянуть? Вон видишь, сдох я для всех, и тут же это дерьмо человеческое повылезало. И суток не прошло.

— Оно бы и так повылезало! — явно еле сдерживаясь, возразил Коля. — У меня все было под контролем. Наши оперативники вели нас с Александрой. А вы влезли, и что в результате? У нас покойник, который нам уже ничего не скажет!

— А я должен был смотреть просто, как в мою дочь палить собираются, и надеяться, что ты и твои чоповцы достаточно хороши, чтобы ее уберечь? Да не охренел ли ты, Шаповалов?

— Его уже блокировали! — рявкнул Коля. — А вы вклинились и нарушили весь ход операции! Соображаете, чем это могло обернуться для вашей дочери? Какого хрена лезть не в свое дело?

— А ты на меня тут не ори, Шаповалов! Не дорос еще орать. Альку мою отпусти, пусть хоть к отцу родному подойдет, обнимет. Чего вцепился-то в нее?

— Пусти, — прошептала я.

— Уверена?

Я кивнула, осознав, что первая сокрушительная волна эмоций схлынула. Отчаяние и шок выгорели. Осталась только злость. Развернулась и шагнула к отцу, что широко улыбался, раскрывая мне объятия, будто не заставил только что пережить меня свою мнимую потерю.

— За что ты так со мной, пап? — спросила тихо, позволяя ему прижать меня к себе, но не в силах еще обнять в ответ. Потому что хотелось совсем другого. Ужасного. Неправильного. Ударить. Сделать больно. Нельзя такого хотеть. Не для единственного родного человека.

— Да нормально же все, дочь, — повторил он, похлопывая по спине. — И надо так было. И предателей поймать, и защитника твоего посмотреть в деле. Так, сейчас разрулим тут все и домой поедем, там все и обсудим.

Господи, он не понимал. Действительно не понимал? Всегда таким был. Абсолютно лишенным эмпатии. Способности хоть немного сопереживать, отдавать себе отчет, через что проводит других. Не понимал или никогда и не хотел этого? Какая уже разница.

Так надо было.

Принимай все как есть.

Все же нормально в итоге.

Это доконало маму?

Раздался звук милицейской сирены, замелькали проблесковые маячки. Кто-то приказал опустить оружие. Чоповцы отступили, выполняя приказ, и только теперь я смогла увидеть неподвижно лежащее на асфальте возле врезавшейся в столб легковушки тело. Максим Дежнев, уже несколько лет начальник отцовской личной охраны. И вокруг его головы расползалось по снегу кровавое пятно.

ГЛАВА 20

У меня внутри все прямо клокотало. Только отчетливое понимание, что в нынешнем состоянии Сашки мой взрыв ее совсем доконает, остановило от того, чтобы не проорать Ольшанскому в лицо все, что я думаю о том цирке, который он устроил. Где-то в самом уголке сознания грызло, что да, на какую-то долю процента он, может, и прав был, «умерев» для всех. Но, блядь, для всех — это же не для родной дочери. Не для меня, выстраивающего план по ее охране и вычислению крыс в его окружении. Что самое в этом противное? Не будь для меня так важна моя девочка-солнце, не отзовись ее боль так остро во мне, то тот самый процент оправдания поведению Ольшанского был бы для меня гораздо выше. Потому что Сашка права: похож я в чем-то на него. Похож больше, чем сейчас уже казалось приемлемым. Это внезапно стало ощущаться проблемой. Охренительно важной. От того, что видел совершенно отчетливо, каково моей женщине. Что она и обнять отца, вдруг вернувшегося с того света, не смогла. Руки тонкие повисли вдоль тела бессильно, пока этот… да дурень старый, прости господи, по-другому и не назовешь, тискал ее и хлопал по спине. Что взгляд ее опять потух, стал еще безжизненней, чем раньше. Будто полыхнуло все, да и выгорело разом. Что же натворил ты, Ольшанский? Дочь ведь она твоя. Дочь! Ты ей сердце вынул, а потом обратно вернул, типа ничего же такого, давай стучи, как раньше. А моя Сашка так не может, она вон как заледенела вся. И мне во всей этой тусне ментовской никак ее не заграбастать, не закрыть от всего и всех, не начать отогревать назад безотлагательно. А ведь надо, край как надо.