Бирюк

Он прищурился, не сильно-то стремясь скрыть огонек осуждения в серых усталых глазах. Невысокий, средних лет, с залысинами. И неухоженный весь какой-то. Жена его бросила, что ли, и он транслирует личное на меня, или просто его чем-то раздражаю?

— Как давно?

— Уже… пять дней, — прикинула я в уме.

— Могу я узнать, в чем причина вашего раздельного проживания? — уставился тяжело, и ноздри заиграли.

— Это имеет какое-то отношение к…

— Мне решать. И да, несомненно, имеет, Александра Ивановна.

— Так получилось. — А что я еще могу сказать? Муж меня предал, отдал в лапы убийц, и их трупы, а не мой сейчас благодаря Николаю растаскивает по лесу зверье? — Люди живут в браке, потом расстаются. Такое сплошь и рядом.

— Позвольте не согласиться, Александра Ивановна. Далеко не каждое расставание бывших супругов приводит к убийству одного из них. Которое пытались замаскировать под суицид, кстати. Да и вы не выглядите слишком уж удрученной смертью вашего супруга. И это всего-то после пяти дней раздельного проживания, как вы утверждаете.

Всего-то пяти дней? Ну да, для всех, может, и так. Для меня же за это время закончилась одна жизнь и началась новая.

— Послушайте, э-э-э…

— Ремарчук Сергей Петрович, я вам представлялся уже, Александра Ивановна. Дважды. — И столько откровенной язвительности в тоне. Что я сделала лично тебе? Имени не запомнила, и ты решил, что я заносчивая богатая стерва, способная на любую гадость?

— Сергей Петрович, вы пытаетесь меня обвинить в чем-то? Или же ваша цель вынудить меня испытывать чувство стыда?

— Моя задача — выяснить, были ли причины, способные привести к такому фатальному исходу. Муки совести — для каждого дело сугубо персональное.

Фатальному исходу? Смотря что им считать. То, что муж приговорил меня к смерти непонятно за что. Или к тому, что я могла бы ему ответить тем же.

— Нет, причин для такого у нас не было. И мучиться укорами совести у меня их тоже нет.

И это чистая правда. Я не вижу за собой хоть тени вины, за что Гошка мог бы поступить со мной так, и знаю, что и не помышляла о смерти для него. Как бы меня саму ни ранил его поступок.

— Когда вы в последний раз виделись со своим супругом, госпожа Орехова? — резко сменил Ремарчук тон на абсолютно безразличный.

— Вчера, сразу после того, как ушла после вашего допроса.

— Я всего лишь вас опрашивал с целью установления обстоятельств происшествия, участницей которого вы оказались, а не, как вы выразились, допрашивал. — Мне чудится, или он так изощренно третирует меня? Это у них тут такие рабочие приемы? — Очень насыщенная у вас жизнь, Александра Ивановна. Что ни день, так труп поблизости.

Знали бы вы, Сергей Петрович, все. В том числе и о количестве трупов в день.

Что самое странное? В этот самый момент у меня перед глазами встал мой Коля. Свирепый. Полуобнаженный. В крови. Не своей.

Ничего. Не. Бойся.

Ничего и не боюсь. Только тебя потерять теперь.

— Ни в чем из этого нет моей вины, ни прямой, ни косвенной, — внезапно совершенно успокоившись, ответила следователю, смело уставившись в его полные неприязни глаза.

В коридоре загрохотал голос, который ни с кем не спутать. Отец.

— Что, кавалерия на подходе, Александра Ивановна, и чувствуете, что все вам с рук, как всегда, сойдет? С таким папенькой всегда и сходило, небось?

— Вы ничего обо мне не знаете, чтобы судить. Не приходило в голову, что и с таким, как вы изволили выразиться, отцом, и без него мне не за что в этой жизни стыдиться?

— Конечно. Завести в открытую роман с телохранителем, наплевав на статус замужней женщины, в ваших кругах не заслуживающая порицания мелочь, да? А супруга устранили, потому что его не устроила роль задвинутой на задний план использованной рухляди? Или все случайно вышло, Александра Ивановна? Ваш громила Шаповалов чуток силы не рассчитал, и пришлось срочно мужа в ванну совать и вены перерезать, пока не остыл?

Картина, описанная им, была настолько отчетлива, представ передо мной во всех ужасных подробностях, что пустой с утра желудок мигом скрутило, и, зажав рот, я заметалась взглядом в поисках хотя бы урны. Перед глазами поплыли черные пятна, в ушах зашумело, мышцы стремительно стали превращаться в вату.

Дверь распахнулась, и в помещение ворвался отец в сопровождении какого-то явно не маленького милицейского чина, судя по звездам на погонах. Похоже, вид у меня был тот еще, потому что последнее, что я запомнила, был сотрясающий стены рев родителя, обещающего страшную участь бедолаге следователю.

Очнулась я на диване, совсем в другом кабинете.

— Сейчас, Алька, скорая уже на подходе, — хрипло сказал мне отец, что сидел рядом. Лицо серое, губы посинели. Господи, да это разве мне скорая нужна?

— Пап, ты сам бы лег, — стала подниматься я. Слабость еще была, но уже не то, что раньше.

— Нет, лежи сказал! Внука мне еще угробишь!

— Па, ну какой…

— Тш-ш-ш! Ты это… своему Шаповалову скажи… если он хоть слово против. Пусть лесом идет. Ну и что, что от слюнтяя твоего. Мне отдадите, я воспитаю, а вы себе еще нарожаете. А то грозил он мне. Ишь! Не подпустит.

Не понимаю, о чем он.