Бироновщина. Два регентства

Приходилось вооружиться терпніемъ. Около стны стоялъ для постителей ясневаго дерева ларь. Самсоновъ пошелъ къ ларю и прислъ. Но начальникъ прихожей тотчасъ поднялъ его опять на ноги:

— Ишь, разслся! Вонъ въ углу мсто: тамъ и постоишь.

Длать нечего, пришлось отойти въ уголъ. Въ это время изъ канцеляріи стали доноситься спорящіе голоса, врне, одинъ голосъ, трубный, звучалъ недовольно и повелительно, а другой звенлъ виноватой скрипящей фистулой. Первый принадлежалъ, должно быть, «совтнику», начальнику канцеляріи, второй же — секретарю.

— Здорово его отчитываетъ! — замтилъ сторожу швейцаръ, выразительно поводя бровью.

— Допекаетъ! — усмхнулся тотъ въ отвтъ. — Врно, опять что проворонилъ.

— Не безъ того. Съ нашимъ братомъ изъ себя какой вдь куражный, а передъ начальствомъ и оправить себя не уметъ.

Дверь канцеляріи растворилась. Первымъ показался опять старичекъ–академикъ. Провожавшій его до порога «совтникъ», сухопарый и строгаго вида мужчина, покровительственно успокоилъ его на прощанье: «Wird Ailes geschеhеn, Geehrtester» («Bce будетъ сдлано, почтеннйшій»), и повернулъ назадъ.

Въ тотъ же мигъ проскользнуло въ прихожую третье лицо, судя по потертому форменному кафтану съ мдными пуговицами — секретарь, чтобы выхватить изъ рукъ швейцара плащъ академика и собственноручно возложить его послднему на плечи.

— Не поставьте въ вину, ваше превосходительство, что нкая яко бы конфузія учинилась, — лебезилъ онъ: — вышерченное дло по регламенту собственно мн не принадлежительно; но отъ сего часа я приложу усиленное стараніе…

— Schon gut, schon gut, Неrr Confusionsrat! — прервалъ его извинительную рчь академикъ и, поднявъ на него глаза, спросилъ съ тонкой улыбкой: — Вы, врно, живете теперь опять не въ Петербург y насъ, а на Олимп?

— Именно–съ, на Олимп y батюшки моего — Аполлона и сестрицъ моихъ — музъ, хе–хе–хе! Компаную пснопніе на предстоящее священное бракосочетаніе ея высочества принцессы Анны.

— Ja, ja, lieber Freund, das sieht man wohl. (Да, да, любезный другъ, оно и видно).

При этомъ руки старика протянулись за подаваемыми ему сторожемъ шляпой и палкой. Но сынъ Аполлона съ такою стремительностью завладлъ опять тою и другою, что самъ чуть не споткнулся на палку, а шляпу уронилъ на полъ.

— Richtig! (Врно!) — сказалъ академикъ, наклоняясь за шляпой. — Есть поговорка: «Eile mit Weile». Какъ сіе будетъ по–русски? «Тише дешь…»

— «Дальше будешь», — досказалъ швейцаръ. — Правильно–съ, ваше превосходительство. Поспшишь — людей насмшишь. Счастливо оставаться.

— Проклятая нмчура!.. — проворчалъ Тредіаковскій вслдъ уходящему, отирая не первой свжести платкомъ выступившій y него на лбу потъ; затмъ счелъ нужнымъ сдлать внушеніе швейцару: — ты–то, любезный, чего суешься, гд тебя не спрашиваютъ?

— А ваше благородіе кто просилъ исполнять швейцарскую службу? — огрызнулся тотъ.

— Церберъ, какъ есть треглавый Церберъ! А теб тутъ что нужно? — еще грубе напустился Тредіаковскій на замченнаго имъ только теперь молодого ливрейнаго лакея, который былъ, очевидно, свидтелемъ его двойного афронта.

— Я съ письмомъ къ вашему благородію, — отвчалъ, выступая впередъ, Самсоновъ и подалъ ему письмо.

Сорвавъ конвертъ, Василій Кирилловичъ сталъ читать. Почеркъ писавшаго былъ, должно быть, не очень–то разборчивъ, потому что читающій процдилъ сквозь зубы:

— Эко нацарапано!

Пока онъ разбиралъ «нацарапанное», Самсоновъ имлъ достаточно времени разглядть его самого. Тредіаковскому было тогда 36 лтъ; но по лунообразному облику его лица съ двойнымъ подбородкомъ и порядочному уже брюшку ему смло можно было дать вс 40. Бритва, повидимому, нсколько дней уже не касалась его щекъ; волосатая бородавка на лвой щек еще мене служила къ его украшенію. На голов его хотя и красовался, по требованіямъ времени, парикъ съ чернымъ кошелькомъ на затылк, но мукою онъ былъ посыпанъ, вроятно, еще наканун, а то и два дня назадъ: только тамъ да сямъ сохранились еще слипшіеся отъ сала клочки муки и придавали владльцу парика какъ бы лысый видъ.

«Ровно молью поденъ», невольно напросилось Самсонову сравненіе.

Разобравъ наконецъ письмо, Василій Кирилловичъ воззрился на посланца.

— Это который же Шуваловъ? — спросилъ онъ. — Меньшой?

— Такъ точно: Петръ Иванычъ; они оба камеръ–юнкерами y цесаревны.

— Знаю! А y кого, опричь цесаревны, онъ еще содержимъ въ особливой аттенціи?

— Кто ему доброхотствуетъ? Да вотъ первый министръ Артемій Петровичъ Волынскій къ нему, кажися, тоже благорасположенъ.

Тредіаковскій поморщился и потянулъ себя двумя перстами за носъ.

— Гмъ, гмъ… Амбара немалое… Мужъ г–нъ Волынскій достопочтенный, великомудрый и y благочестивйшей въ большомъ кредит; но… но за всмъ тмъ отъ его благорасположенія можно претерпть ущербъ.

«Ты самъ, стало быть, нмецкой партіи?» сообразилъ Самсоновъ и добавилъ вслухъ:

— Господинъ мой въ добрыхъ отношеніяхъ также съ гоффрейлиной принцессы, баронессой Менгденъ. Еще намедни я относилъ ей коробку ея любимыхъ конфетъ.