Бисмарк

Основной помехой на пути скорейшего заключения мира было желание германского руководства получить от Франции ее северо-восточные провинции — Эльзас и Лотарингию. Когда-то они входили в состав Священной Римской империи германской нации, однако в XVII–XVIII веках стали владениями французских королей. В XIX веке в рядах немецкого национального движения приобрел популярность лозунг возвращения утраченных земель, и начало войны с Францией, казалось, открывало такую возможность. По словам Морица Буша, уже в августе было широко распространено представление о неизбежном присоединении Эльзаса; раздавались даже призывы аннексировать французскую территорию вплоть до Марны[499]. На приобретении провинций настаивали и военные, полагавшие, что тем самым удастся создать естественный оборонительный барьер против новой французской агрессии, которую они считали практически неизбежной.

Вопрос об отношении к аннексии самого Бисмарка более сложен. В первые недели войны он избегал определенных высказываний на эту тему. Очевидно, сама по себе аннексия не являлась для него задачей первого порядка. Однако уже в начале сентября он согласился с ее необходимостью. 13 сентября аннексия была официально названа одним из условий заключения мира[500]. Судя по всему, Бисмарк учитывал пожелания немецких националистов и в еще большей степени — военных. Кроме того, аннексия могла оказаться для него полезной в контексте процесса объединения Германии. Глава гессенского правительства барон Рейнгард фон Дальвиг[501], противник прусской гегемонии и Бисмарка, писал в своем дневнике: «Если Пруссия одержит решительную победу и возьмет Эльзас и Лотарингию, ни сам король Вильгельм, ни мы не сможем избежать провозглашения его императором»[502].

Впоследствии редкий историк избежал соблазна бросить камень в «железного канцлера», упрекая его в том, что он не воспротивился требованиям аннексии французских провинций и тем самым превратил Францию в долговременного противника своей страны. Но для того, чтобы сделать подобный упрек, придется, во-первых, допустить, что Бисмарк был абсолютным властителем, который мог диктовать свою волю всем и каждому. Во-вторых, следует наделить его даром предвидения, который открыл бы ему ход дальнейших событий. В ситуации 1870 года ни то, что аннексия сделает невозможной нормализацию отношений с Францией, ни нормализация в случае отказа от аннексии не казались чем-то само собой разумеющимся. «Нам не простили Садову и не простят наших нынешних побед, как бы великодушно мы ни повели себя при заключении мира», — заявлял Бисмарк[503]. Ключевую роль для него, вероятно, играли соображения военной безопасности.

Любопытно, что канцлер выступал против присоединения той части Лотарингии, где большинство местных жителей говорили на французском языке. Однако генералы требовали приобретения важной крепости Мец с окрестностями. Уже после заключения перемирия в начале 1871 года Бисмарк писал жене: «Мы достигли большего, чем я считаю нужным исходя из моих личных политических расчетов»[504]. А еще позже, в 1879 году, он называл приобретение Меца тяжелейшей политической ошибкой, в которой повинны император и генералы[505].

Но все это было потом, а пока заключение мира отодвигалось в неопределенное будущее. В конце сентября Бисмарк впервые встретился с французским министром иностранных дел Жюлем Фавром, который заявил о готовности заключить мир, но отказался даже обсуждать уступку французской территории. Такая позиция была неприемлемой для Бисмарка, и он решил надавить на своего собеседника угрозой бонапартистской реставрации. «Бонапартистскую карту» он продолжал разыгрывать и в дальнейшем. Наполеон III находился в плену в Германии, императрица с наследником престола в эмиграции в Англии; никто из них не отказывался от надежды вернуть себе трон. В октябре Бисмарк попробовал договориться с осажденным в Меце маршалом Базеном, имевшим в распоряжении целую армию и не поддержавшим республику, и со свергнутой императрицей. Речь шла о том, чтобы двинуть войска Базена на Париж, раздавить республиканцев, а затем заключить мир с вернувшимся на трон Наполеоном III. Для этих переговоров генерал Шарль Дени Бурбаки был пропущен из Меца в Лондон, где находилась императрица Евгения. Обратно же военные — в первую очередь командовавший осадой Меца принц Фридрих Карл Прусский, племянник короля — его не пустили, опасаясь лишиться военного триумфа. Принца поддерживал Мольтке, который считал все вопросы, связанные с предстоящей капитуляцией Базена, не имевшими к канцлеру никакого отношения.