Бисмарк

Внутренняя лень была совершенно не характерна для другой женщины, входившей в «близкий круг» Бисмарка, — его сестры Мальвины. Для «железного канцлера» она по-прежнему оставалась необходимой собеседницей и подругой. Мальвина часто бывала в доме брата и с удовольствием выполняла его небольшие поручения, касавшиеся вопросов, где надо было проявить светские качества и вкус. Она будет оставаться близким ему человеком до самой смерти Бисмарка. Именно по этой причине «железный канцлер» ни словом не возразил против брака своего сына с ее дочерью, хотя и он, и Иоганна считали Сибиллу эксцентричной и относились к ней с подозрением. Со старшим братом Бернгардом его связывали теплые, но менее близкие отношения.

Неизменными спутниками «железного канцлера» оставались собаки — огромные немецкие доги, которых современники в шутку называли «имперскими псами» (Reichshund). Они всюду сопровождали Бисмарка и неизменно вставали на его защиту, когда видели угрозу своему хозяину. Сам канцлер с удовольствием рассказывал историю о том, как во время Берлинского конгресса ему пришлось спасать Горчакова от своего слишком бдительного пса. Бисмарк с нежностью относился к своим питомцам и рыдал, когда один из них испустил дух. «Князь сидел на полу и держал на коленях голову умирающего пса, — вспоминал Тидеман. — Он шептал ему ласковые слова и пытался скрыть от нас свои слезы»[695]. Впрочем, это не мешало Бисмарку строго воспитывать собак и довольно жестоко наказывать за провинности.

Если отношение Бисмарка к собственным детям и собакам можно порой назвать тираническим, то об обращении с подчиненными и говорить не приходится. Давно остались в прошлом те времена, когда ему приходилось иметь дело с равными себе по возрасту и положению, выслушивать аргументы, переубеждать. Ровесники Бисмарка один за другим сходили со сцены, сильные и независимые натуры не выдерживали его диктаторских замашек, и на смену сотрудникам постепенно пришли подручные, единственные достоинства которых заключались в лояльности и готовности беспрекословно слушаться своего повелителя. «Железный канцлер» и раньше смотрел на окружающих свысока, а теперь и вовсе взирал на них с олимпийских высот; череда успехов убедила его в собственной непогрешимости. Окружив себя посредственностями, он жаловался на невозможность найти толковых сотрудников; не вынося возражений, сетовал, что все приходится делать самому. Чиновники боялись идти к нему на доклад; Бисмарк вполне мог увлечься длинным монологом, а затем обвинить подчиненного в том, что тот отнимает у него драгоценное время.

Еще в конце 1860-х годов один из его либеральных оппонентов заявлял, что «все институты государства заменены капризным произволом одного человека»[696]. Двумя десятилетиями позже Швейниц описывал в своем дневнике затхлую атмосферу, царившую в берлинских правительственных учреждениях, заполненных безынициативными посредственностями. В отсутствие «железного канцлера» никто не рисковал брать на себя ответственность. «Под перьями орла царит толпа карьеристов, которые осложняют жизнь старым чиновникам. Уже много лет никто из тех, кого не поддерживает князь Бисмарк, не в состоянии сделать карьеры, — писал Швейниц в 1886 году о своих впечатлениях от пребывания в Берлине. — Когда великий канцлер однажды уйдет в отставку, множество людей будет стыдиться и взаимно обвинять друг друга в низости, с которой они склонились перед его чудовищной волей»[697]. Безусловно, это не могло не отразиться и на качестве принимаемых решений.

Историк, который попытается дать четкое и лаконичное название внутренней политике Бисмарка в 1880-е годы, столкнется с большими сложностями. У нее не было ярких доминирующих черт, как в период «конституционного конфликта» или Либеральной эры. Речь шла в первую очередь о решении текущих вопросов, стремлении сохранить существующее положение и найти более или менее надежную опору в Рейхстаге. Последнее становилось все более затруднительным, поскольку поддерживавшая Бисмарка национал-либеральная фракция стремительно сокращалась в размерах, а Партия Центра все еще смотрела на «железного канцлера» с недоверием. В 1880 году глава правительства жаловался: устремления политического католицизма по-прежнему направлены на то, чтобы «бороться с императорским правительством», а все враждебные империи движения Центр берет под свою защиту[698]. Взаимодействие с Рейхстагом становилось все более сложным.