В отличие от внутренних проблем международные дела не вызывали такой же раздражительности, психосоматических расстройств и физического недомогания. Даже возрождавшаяся Франция не портила ему аппетит. 12 марта 1875 года национальное собрание Франции утвердило решение добавить четвертый батальон к каждому полку и четвертую роту к каждому батальону. Мольтке подсчитал, что французская армия вырастет на 144 тысячи человек127.
Бисмарк отреагировал пропагандистской кампанией. Пошли в ход статьи о возможном альянсе Франции и Австрии, а 8 апреля газета «Берлинер пост», в которую Бисмарк часто проталкивал нужные ему публикации, напечатала на первой полосе передовицу под заголовком «
«Бисмарк снова взялся за старые плутни, стращает немцев, используя официозную прессу и делая намеки на то, что французы собираются на них напасть, а Австрия и Италия сговариваются поддержать папу… И этот кризис пройдет, как многие другие, хотя, конечно, страсть Бисмарка к сенсационности временами утомительна. Половина дипломатического корпуса, побывавшая у меня со вчерашнего дня, убеждена в том, что война неминуема, а когда я пытаюсь их успокоить, они думают, что Бисмарк запудрил мне мозги. Я не верю, и это вам известно, в еще одну войну с Францией»130.
Кризис тем не менее набирал обороты, и Бисмарк обменивался с французским министром иностранных дел взаимными обвинениями. 21 апреля высокопоставленный чиновник в министерстве иностранных дел Германии заявил французскому послу: превентивная война абсолютно оправданна, если Франция продолжит перевооружаться, «абсолютно оправданна со всех позиций, политических, философских и даже христианских»131. Прусские генералы тоже начали готовиться к превентивной войне, внедряя в прессу соответствующие комментарии. Французы же муссировали негативную репутацию Пруссии, пугая ею и другие державы, и самого кайзера. 6 мая Генрих Бловиц опубликовал статью в «Таймс» под заголовком «Французское пугало», встав на сторону французов. Лорд Дерби заметил иронически: «Бисмарк либо действительно настроился на войну, либо создает у нас впечатление, будто он настроился на войну»132. Русский посол в Великобритании Петр Шувалов, который теперь Бисмарку нравился больше, чем Горчаков, встретился с канцлером в Берлине, а вернувшись в Лондон, 10 мая рассказал лорду Дерби о том, что Бисмарк страдает бессонницей и подумывает об отставке: «Похоже, он думает, что вся Европа готова сплотиться против Германии, и вдобавок ему не дают покоя мысли о покушении… Усталость, постоянная тревожность и другие причины привели его в состояние повышенной нервной возбудимости, которой и можно объяснить многие его высказывания и действия». На самом деле Бисмарк 4 мая подал прошение об отставке в энный раз и с обычной формулировкой: «Я не способен более исполнять функции и обязанности, накладываемые на меня моим служебным положением; после двадцати четырех лет активной деятельности в сфере высокой политики мои силы и способности не являются более адекватными»133. И как обычно, Бисмарк в отставку не ушел. Новый британский премьер-министр Дизраэли, лидер тори, проявлявший к внешней политике более живой интерес, чем Гладстон, уговорил русских обоюдными усилиями склонить Берлин к сохранению мира. Горчаков решил воспользоваться случаем и преподать урок Бисмарку. Он приехал в Берлин вместе с царем Александром, с тем чтобы убедить кайзера не развязывать превентивную войну против Франции, чего сам Вильгельм, собственно, и не собирался делать. В ходе визита, длившегося с 10 до 13 мая, царь Александр заодно отговорил Бисмарка от намерений уходить в отставку. 13 мая Горчаков и Одо Рассел встретились с Бисмарком в министерстве иностранных дел, пытаясь склонить его к тому, чтобы публично заявить об отсутствии планов нападения на Францию. Бисмарк отказался от их предложения, но его реноме все-таки пострадало. Ему пришлось уступить настояниям царя и собственного императора и фактически потерпеть первое поражение. Царь заметил по этому поводу: «Нельзя верить и в половину того, что он говорит, ибо он говорит не то, что думает, поддаваясь страстям и сиюминутным нервным срывам. Его никогда нельзя понимать