Сделав такое недвусмысленное предупреждение, король напомнил еще и о том, что он созвал Соединенный ландтаг, следуя положениям государственного акта от 1820 года, предусматривавшего собрание сословий для утверждения новых налогов17. Заявление монарха покоробило депутатов вне зависимости от их политических взглядов. Граф Траутмансдорф прокомментировал тогда: «Его слова прозвучали как гром среди ясного неба… Одним махом он разбил все надежды и чаяния
Нельзя не обратить внимания на одну странную особенность этой ассамблеи: то, как быстро она трансформировалась в нормальное парламентское собрание со всеми присущими ему атрибутами, включая учтивые обращения к коллегам вроде «достоуважаемый господин… предыдущий оратор». Большинство депутатов принадлежали либо к либеральным буржуазным группировкам, либо к прусской аристократической либеральной фракции, возглавлявшейся вестфальским бароном Георгом фон Финке. Группа твердолобых монархистов, отвергавших любые формы трансформации собрания сословий в действительный парламент, была немногочисленная. По оценке Эриха Маркса, аристократов-экстремистов, противившихся малейшим изменениям в абсолютной королевской власти, было не более семидесяти, и в их число входил Отто фон Бисмарк19. Берлинская ассамблея предоставляла прекрасную возможность для того, чтобы заявить о себе, и прирожденное чутье шоумена подсказывало ему, как это сделать. 17 мая 1847 года Бисмарк выступил с коронной речью в качестве нового депутата нижней курии – палаты общин. Дебют получился сенсационный. В манере, очень похожей на то, как юный «лис» студент завоевывал авторитет в дуэльном братстве, Бисмарк сознательно вызвал на себя гнев других депутатов. Перед всей ассамблеей он заявил, что энтузиазм так называемого «прусского восстания» 1813 года никаким образом не был связан ни с либерализмом, ни со стремлением к конституционности. Бисмарк придал народному движению против французских оккупантов свой смысл, полностью опровергавший популярный среди прусских либералов миф о том, что народ поднялся на борьбу с Наполеоном и французами во имя свободы. Трудно представить себе, насколько оскорбительным был выпад Бисмарка. Целое поколение прусских либералов выросло в условиях реакции, согревая себя надеждами, основанными на воспоминаниях о славной народной борьбе за свободу, значение которой так нагло умалил Бисмарк. А что же все-таки имел в виду сам оратор? Если судить по стенографическому отчету, то он утверждал лишь то, что восстание 1813 года не имело никакого отношения к проблемам конституционного либерализма:
«Неверно, будто движение 1813 года могло иметь какие-то иные мотивы, которые ему приписывают, будто ему нужны были другие мотивы, а не унижение, принесенное иноземцами в нашу страну…
Стенографическая запись:
Плохую услугу (гул в зале) национальному достоинству оказывает тот, кто считает, будто измывательств и унижения, которым иностранная держава подвергала Пруссию, недостаточно для того, чтобы закипела кровь, пробудив чувства ненависти к иноземцу.
(Отто фон Бисмарк занял свое место на политической сцене Пруссии и не покидал его до самой смерти в июле 1898 года. И все его выступления и в ландтаге, и в рейхстаге, как и первая громкая речь, отличались презрительным отношением к членам высоких собраний, драматическими жестами и вызывающими идеями, облаченными в искрометную прозу и выраженными простыми разговорными формами и обыденной тональностью. Он всегда и намеренно предпочитал консенсусу конфликт, видя в столкновениях, по замечанию Кларка, «очистительный элемент». Такого же мнения и Эрих Маркс:
«Необычайные особенности темперамента и суждений проявились с первых дней, они и сделали его Бисмарком»21.
Однако, как бы ни храбрился Бисмарк на подиуме, стычка стоила ему нервов. На следующий день он писал Иоганне: