Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Бисмарк стремился лишить французов еще и дипломатического присутствия на предстоящей конференции, поскольку первоначально было непонятно, кто станет представлять Францию[2192]. В своей телеграмме в МИД Пруссии[2193] он заявлял, что даже «возможность допущения (на конференцию – В. Д.) уполномоченного со стороны непризнанного правительства являет собой сомнительный эксперимент». Канцлер считал в таком случае более законным иметь дело с дипломатическим представителем еще Наполеона III в Лондоне, который имел больше прав делегировать своего дипломата на конференцию, нежели парижское правительство национальной обороны. В целом, Бисмарк относился к конференции с затаенным опасением. В своем предписании Бернсторфу[2194] он предостерегал, чтобы конференция «не вышла за рамки собственной задачи и не стала заниматься другими европейскими вопросами, в частности, нашим конфликтом с Францией»CV, в противном случае на конференции могло быть достигнуто согласие между нейтральными государствами. Интересам Пруссии, по мнению Бисмарка, не соответствовало, чтобы «конференция была созвана в скорости, и нашла единение за наш счет». Избежать этого можно было лишь в случае активной поддержки российской делегации со стороны Северогерманского союза и совместного выступления против Англии, Австрии и Порты. Бисмарк исключал вероятность начала войны из-за восточного вопроса в настоящих обстоятельствах, о чем говорили и чего опасались в Северогерманском сейме[2195]. Вместе с тем он писал Бернсторфу, что «объявление Англией и Австрией войны России, с опасностью нашего вступления в войну, казалось бы мне для наших интересов менее опасным, чем складывание коалиции нейтральных государств, включая Россию, против нас». В постскриптуме Бисмарк специально обратил внимание Бернсторфа на то, что это предписание целиком и полностью отражало мнение Вильгельма I. В таком смысле заключительная часть предписания приобретает еще большую важность: «К добрым отношениям с Россией мы должны относиться с большим вниманием, при любой возможности заботиться о них и избегать любого подозрения, чтобы Россия не могла причислить нас к своим противникам. При любых обстоятельствах <…> недопустимо, чтобы мы заканчивали эту конференцию с худшими, чем сейчас, отношениями с Россией». Эта информация вскоре стала известна и в Петербурге. Горчаков писал графу Игнатьеву в Константинополь: «Бернсторф будет решительно поддерживать нас на конференции. Инструкции, которые он получает, категоричны»[2196].

О необходимости усиления военного давления для скорейшего окончания войны Бисмарк писал Вильгельму I[2197]. Канцлер сообщал о начавшихся дипломатических интригах, осложнявших предстоявшее подписание мирного договора. Чтобы усилить значимость своих слов, Бисмарк не исключал, что с приближением решения восточного вопроса позиция России могла в скором времени поменяться, и в условиях дипломатической изоляции Франции Петербург мог не устоять перед «искушением оказать давление на Германию, чтобы добиться конца войны с менее благоприятными для нас условиями». Тревожные для Берлина сигналы стали поступать из Петербурга. Ройс передавал информацию о том, что рассказы вернувшегося из Парижа российского военного агента, генерал-майора князя Петра Львовича Витгенштейна «произвели огромное впечатление на здешние салоны», где «уже начинали оплакивать несчастную судьбу Франции и восхищаться героическим сопротивлением французов»[2198].

Начавшееся «томительное для всей Европы взаимное истребление двух национальностей, которому не предвидится конца»[2199], должно было быть остановлено. Торопила немцев и непрекращавшаяся осада Парижа[2200]. Зимой стало затруднительно осуществлять поставки продовольствия и вооружения для осаждавших Париж немецких частей. Из-за недоедания и сильных морозов прусские солдаты сильно ослабли. Мольтке регулярно снимал часть солдат, осаждавших город для отражения нападений французов, которые, впрочем, стали более редкими. Более плачевным было положение парижан. Из-за нехватки топлива жители города срубили все деревья в парках, чтобы хоть как-то согреть свои квартиры. К середине зимы в городе закончились запасы продовольствия. В пищу была даже употреблена единственная пара слонов из городского зверинца «Сад растений»: Кастор и Поллукс – купленные мясником М. Дебу из Английской мясной лавки[2201].