Битва

И вновь Фурашов выходил из зала почти последним, думая уже о чисто практических последствиях, которые вытекали из принятого решения, но подспудно где-то еще жило неверие, что все так в этом послеобеденном сборе обернулось неожиданно и быстро. «Да, а Гладышев удивил! С достоинством все выдержал, хотя реплика Бондарина могла смутить и осадить…» Почувствовал, что кто-то настигал его — показалось, будто Умнов, — и обернулся. Выходит, не ошибся. Коридор был почти свободным: все уже втянулись на лестницу, спускались плотным потоком, Умнов же как-то оказался в числе последних.

— Поздравляю! — Фурашов пожал ему руку.

— Это с чем?

— Надеюсь, принятое решение…

— А счастливый, коль веришь! А Гладышев твой — фигура! Извини, Алеша, пойду всех своих соберу — поднакачать надо. — И он заторопился чуть шаркающей походкой.

«Эх, Гигант, Гигант! Неугомонный, ершистый… Надолго хватит? Вон уже до больницы дошло!»

Должно быть, позади в коридор вышли Янов, Бондарин, Сергеев — вылился негромкий, приглушенный голос, и Фурашов, догадываясь, кому он принадлежал, невольно прислушался:

— Знаете ли, это естественно, Петр Филатович, естественно! А у вас, вижу, настроение… Так что вам действительно лучше в Москву… Поезжайте!

«Вот тебе и на! Выходит, не забыл Янов, преподнес сюрприз!» Испытав внутренний неприятный жарок, подумав, что ему сейчас вовсе не с руки оказаться при этом разговоре, Фурашов заторопился, поспешил на лестницу, вслед потоку.

А на другой день, сразу после испытаний, провожали Янова и Умнова, провожали шумно, все в приподнятом настроении, взбудораженные успехом, «историческим результатом», как в веселом расположении, хитро щурясь, сказал Янов.

С полевого аэродрома разъезжались кто домой, кто в штаб. Фурашов оказался один в последней машине. Поравнялись, ехали вдоль изгороди «нулевого квартала», и Фурашов, еще в размягченном, минорном настроении, заволновался, прильнул к стеклу. Железные покосившиеся распахнутые ворота, в глубине — сборно-щитовой домик… Перед глазами она встала такой, какой увидел ее вчера на территории госпиталя — в спортивном костюме, в цветной косынке; полувзмах рукой, улыбка горькая, с укором… Щемящая волна подступила к сердцу, и Фурашов сказал с неожиданной ломкой хрипотцой водителю:

— Подверни-ка сюда, к воротам.

Пошел к домику, думая только о том, что сейчас встретит ее, увидит, и вовсе не представляя, что скажет, с чего начнет разговор. Собственный стук во входную дверь показался оглушающе громким — барабанный бой. Тишина же после стука оказалась еще более пугающей. Он собрался уже снова постучать, и тут только разглядел бумажку, приколотую на стенке рядом с дверью:

«Мария Пахомовна, я в госпитале, на дежурстве. Маргарита».

В машине, сев рядом с водителем, сказал не про себя, как думал, а вслух, хотя и негромко:

— Не судьба, выходит…

В недоумении солдат-шофер, светловолосый, в надвинутой глубоко на лоб пилотке, уставился на него:

— Не понял, товарищ полковник!

— А-а… Так! В штаб давайте.

2

Утром, отправляясь из дому, Умнов предполагал: заедет на час в КБ, а после — вылетит в Медвежьи Горы, к генералу Тарасенко, посмотрит своими глазами, что же все-таки делается с боевым комплексом «Меркурия»? За эти годы «тихого и мрачного времени», как он называл их, он ни разу туда не наведывался — не до этого было, однако знал, что строительство, монтаж нового комплекса не только не шли, как предполагалось вначале, параллельно с опытным образцом в Шантарске, там попросту все было заморожено. Нет, он еще не представлял, какое практическое значение, какие последствия могла иметь эта его поездка, знакомство с делами в Медвежьих Горах, — лишь пока интуиция, внутреннее чутье подсказывали ему: надо было все посмотреть своими глазами.

Прилетев накануне из Шантарска, он дозвонился до Тарасенко, сказал, что приедет обязательно. Потом позвонил Овсенцеву, кажется, поднял его с постели, потому что тот ответил сонно-испуганным, с хрипотцой, голосом, не сразу догадался, кто его тревожит, а когда наконец понял, принялся поздравлять, сказал:

— О, испытание вроде разорвавшейся атомной бомбы! Кое у кого шок. При встрече расскажу!

— Не торопитесь: даром этот успех не пройдет, — охладил Умнов.

Он поинтересовался делами, спросил, как продвигается задание — тот самый «подсчет кое-чего», — напрямую поставил вопрос:

— Можете утром, Марат Вениаминович, сообщить, что получается?

В трубке — короткий, как хлопок, ответ:

— Могу!

— Значит, до утра. Спокойной ночи.