Битва

Фурашов подумал, что на сборе все обойдется — подобных случаев в их полигонной практике хоть отбавляй, на то и испытания; факт просто-напросто зафиксируют, начнется подготовка к новому испытанию. Даже подумал, что день этот субботний, — значит, на понедельник, вероятнее всего, оно и будет назначено. Думая, что все обойдется, Фурашов не придал значения тому, что Бондарин там, на КП, после решения Умнова пришел в явное неудовольствие: лицо его больше потемнело, закурив, он резко затянулся, но отбросил сигарету и первым, даже раньше Янова, покинул командный пункт. Фурашов лишь после запоздало понял, что недооценил поведение Бондарина. Именно Бондарин и задал тон на сборе своим жестким вопросом:

— Хотелось бы знать, по каким мотивам Сергей Александрович дал отбой?

Фурашов уловил скрытое раздражение Бондарина, тем более что тот не прямо обратил свой вопрос к Умнову, а косвенно: как бы не к Умнову, а к Янову, который представлял здесь старшего военачальника. Но Умнов был сам себе голова, не дожидаясь, как поступит Янов, он усмехнулся под очками, точно и верно уловив раздражение Бондарина, сказал:

— Хотя Петр Филатович свой вопрос адресовал не прямо, но отвечу, какие мотивы. Пускать антиракету было бессмысленно. Создавшаяся ситуация неизбежно привела бы к большому промаху, и, значит, вольно или невольно вина легла бы на «Меркурий».

— Не довод! Зафиксировали бы в протоколе неточность временной привязки!

— Все же знаете, Петр Филатович, потом, как говорится, доказывай, что не верблюд!.. А главное — впустую губить и ракету и антиракету…

— Ну вот, впустую уже! — мрачно выдавил Бондарин. — Мы же не в бирюльки тут… Решаем возможность начать заводские испытания… — Он вдруг резко поднялся в первом ряду, невысокий, но весь спружиненный, нервический в движениях. — Думаю, товарищ маршал, все же преждевременно наше согласие на заводские испытания. По-моему, надо еще провести серьезные комплексные испытания — программу мы готовы подработать. Думаю, «Меркурий» нуждается в такой предварительной проверке, к заводским он не готов.

Яков пошевелил в неудовольствии бровями, они перекосились.

— Ваш же главный довод — время. А теперь?..

— Я и теперь за него, — парировал Бондарин, полусогнувшись, собираясь сесть. — Но не в ущерб качеству…

Не успел он сесть, как на другом конце ряда круто развернулся Умнов — стул тоскливо и громко скрипнул под ним; холодным и даже сурово-отталкивающим теперь было лицо Умнова.

— Мне, по меньшей мере, кажется странным заявление уважаемого Петра Филатовича… Мы приняли решение на это испытание. Испытание по программе заводских. Решение не одностороннее, а согласованное с заказчиком. И меня удивляет, что мы, кажется, собираемся вернуться к бесплодной дискуссии. Утверждаю: «Меркурий» готов к заводским испытаниям. Мы представили результаты целой серии испытаний — сомнений нет! Но если нам хотят навязать дискуссию, то что ж…

Хрипловатый, прокуренный голос Бондарина будто прихватило внезапно морозцем:

— Какая дискуссия? Просто: не верю в хороший исход предстоящих пусков и об этом говорю прямо. Вот и все. Программа комплексных испытаний — только для доводки «Меркурия»…

— А я верю! — подал голос Умнов. — Верю не вообще — хочу или не хочу, — а по объективным показателям. Единственно верный подход.

Положение Янова сказалось трудным, он, должно быть, искал выход из столь неожиданной ситуации, сидел мрачноватый, напряженно поводил кустиками бровей: он, верно, не хотел ни возникшей перепалки, ни дискуссии, но и оборвать, пресечь — такое не только было не в его правилах, но и по опыту своему он знал, что в подобных спорах таится то неожиданное рациональное зерно, которому суждено, возможно, сыграть определяющую роль. Наконец Янов подчеркнуто негромко, мирно произнес:

— Что ж, если есть нужда, давайте спокойно поговорим. Будем семь раз отмерять…

Дискуссии все же не избежали, разгорелись страсти, выступали и «сторона Бондарина», и «сторона Умнова», и сдавалось, что процесс затянулся, обратился в малоуправляемый, по рядам возникали очаговые споры, люди переговаривались, подкидывали реплики и вопросы, в возбуждении много курили: дым колыхался и плавал в зале заседаний. И в какой-то момент Янов посмотрел на часы, сказал устало:

— Давайте, товарищи, прервем наш сбор…

По пути в столовую Фурашов, поотстав, оказался позади Янова и Бондарина и услышал, как Бондарин, нервно и беспокойно шагавший справа от Янова, сказал горячо и настойчиво:

— Я, товарищ маршал, прошу разрешения отбыть в Москву. Знаете, сколько там дел!

Фурашов не слышал, о чем у них шел до этого разговор, и потому фраза, произнесенная, казалось, неожиданно, без какой-либо связи с предыдущим, резанула сознание: неужели Бондарин хочет устроить демонстрацию? Покинуть полигон, потому что, как он сказал, не верит в исход предстоящих пусков? Но эта демонстрация может иметь последствия, если случится, что пуски и в самом деле окажутся неудачными: у Бондарина в руках и власть, и рычаги…