Битва

Проснувшись рано, генерал Сергеев не мог больше уснуть, как ни силился, ни старался. Сегодня день необычный. Особенный. Сегодня главный экзамен держит система «Меркурий», держит полигон, держат все они, кто причастен к «Меркурию».

В десять часов заседание государственной комиссии. В десять часов она примет решение на этот экзамен. Сергеев не хотел думать о предстоящем, гнал назойливые мысли, но они врывались, будоражили, ломали внутренние заслоны, которые он возводил. Почувствовал тягучую занемелость в теле: не желая потревожить Лидию Ксаверьевну, уже давно лежал без малейшего движения. Поднявшись и выйдя из спальни, взглянул на стенные круглые часы: да, было еще совсем рано, около четырех, хотя за окнами вовсю разыгралось утро — здесь оно подкрадывалось исподволь, незаметно, словно бы свет где-то сначала накапливался, потом мгновенно, в какие-то секунды, растекался, сгоняя над степью темноту, и разом являлся день, новый день… Сергеев дивился этому, радовался совсем по-мальчишески, когда, случалось, рассвет заставал его в степи, на какой-нибудь испытательной площадке. Теперь, одеваясь в передней, он подумал, что Лидия Ксаверьевна крепко спит не только потому, что еще рано, но и потому, что накануне поздно задержалась в Доме офицеров: проводила репетицию самодеятельного театра. Что ж, Сергеев радовался за жену — сколько сразу у нее прибавилось забот, беготни, планов, замыслов! Добродушно, с искренним удовольствием, с улыбкой присматривался к ее новому состоянию, думая, что Лидия Ксаверьевна найдет приложение своим силам, и это обернется в конечном счете общей пользой, общим выигрышем. Припомнился вчерашний разговор с начальником политотдела Мореновым. Тот заскочил всего на минутку в его кабинет, примчавшись с головной испытательной площадки, зашел лишь, чтоб уговориться о сегодняшнем дне, как ему строить свои планы. Оказалось, что Моренов сразу же отправляется в Дом офицеров на репетицию: «Посмотреть своими глазами…» Сергеев искренне удивился, что в эти горячие дни заботы начальника политотдела могли быть связаны с идеей театра, родившейся у женщин, а после поддержанной им, Сергеевым. Вот так, выходит, все обернулось! Идею-то подали они, а накладно получается другим… Пошутил:

— Значит, по пословице получается: кто кислого поел, а оскомина у других, Николай Федорович?

— Э, Георгий Владимирович, какая оскомина! От иной действительно только зубы ломит, никакой тебе пользы!

— А тут, считаете, есть?

— Будет! — без колебаний, веско ответил Моренов, и Сергеев, глядевший на него, понял — не кривил душой, не фальшивил начальник политотдела: верой, убежденностью веяло от крепкой, чуть полноватой фигуры, от неброского, чисто русского лица с немного широковатым носом, от седой, будто набело отмытой, шевелюры. — Будет, — уже мягче, но настойчиво повторил Моренов. — Вот поставить дело на широкую ногу, репертуар подкопить, тогда и на испытательных площадках спектакли станем показывать. Не скоро, конечно, но и не за горами такое!

«Не такой уж, выходит, и спокойный! — подумал Сергеев. — До всего дело есть, даже вот с театром…» Он все больше убеждался, что с начальником политотдела полигону по самому большому счету повезло, а ему, Сергееву, повезло и по другой причине — рядом порядочный человек, верный и надежный товарищ в работе. Нет, Сергеев вовсе не считал, что прежний начальник политотдела Дружнов, которого сменил Моренов, был, что называется, не на месте, — просто Дружнов по характеру острее, вспыльчивее, работал, тоже не зная, казалось, свободной минуты ни днем ни ночью, и, верно, окончательно подорвал свое здоровье. В последний раз его уложили в госпиталь, вынесли резкое и безапелляционное заключение: в Шантарск возвращаться нельзя, не тот климат, и Дружнова перевели куда-то в среднюю полосу. Моренов работал поспокойнее, и поначалу Сергееву даже казалось, попрохладнее, но со временем стало ясно, что новый начальник политотдела проворачивает дел куда больше, не сбрасывает в работе со счетов ни самого крупного, ни самого мелкого. За короткий срок Моренова узнали на всех площадках, на самых отдаленных точках, и все чаще Сергеев стал в удивлении поглядывать на неторопливого вроде бы полковника. Все чаще в тех сугубо конкретных делах — строительстве ли, монтаже ли оборудования и аппаратуры, настройке их или испытаниях, — где, как Сергееву казалось, не много можно сделать «политическими методами», он обнаруживал вдруг такие подпоры и подкрепления, возведенные Мореновым, что только разводил руками: начальник политотдела расставлял политработников и коммунистов на конкретные участки, освещал партийным светом каждую задачу, делал это с деликатностью и гибкостью — так что такие «вторжения» не только не вступали в противоречие, но органически вживались, сливались с задачами, которые ставились им, Сергеевым, штабом полигона и службами.

Выходя из домика, он все еще размышлял о Моренове, о его судьбе, о той истории с сыном, которая раньше времени выбелила волосы начальника политотдела.