Битва

Вспомнил: о Моренове он узнал из выступления в газете Коськина-Рюмина. Коськин-Рюмин спорил с автором «Накипи» Половинкиным (хоть Сергеев и читал в молодежной газете ту статью, но автора в свое время не запомнил), спорил убедительно: в той «Накипи» многое, оказывается, было шито белыми нитками. В конце концов оправдалась версия следователя: Андрей к убийству девушки оказался не причастным.

Отметил Сергеев в статье и другое — Коськин-Рюмин дал отповедь Половинкину и за его попытку развенчать офицерский корпус, набросить тень на военно-патриотическое воспитание людей.

Именно тогда, спустя полгода, Сергеев и познакомился в Москве с Мореновым: «К вам, начальником политотдела…»

Открыв калитку в штакетнике и решив пойти к реке, Сергеев окинул взглядом домик, полуприкрытые реечными ставнями окна — в доме было тихо, значит, не проснулись ни Лидия Ксаверьевна, ни Максим, — оглядел поджарые, плохо приживавшиеся у крыльца рябины, тополя — белесые и тоже не бог весть какие могучие, хотя уже стояли не один год: ссохшаяся до каменистой тверди земля была далеко не щедрой, не благодатной, лишь два куста боярышника разрослись у стены домика густо, вольготно, никакие невзгоды, каленые зимние морозы, бесснежье, сушь и бураны не брали их — ветки тонкие, гибкие, листья крупные, с фиолетовым оттенком, припорошенные рыжеватой пылью.

К берегу Сергеев шел тропкой, петлявшей среди мшистых валунов, поросших жестким колючим кустарником, низко стелившимся переплетенными ветками над каменистым прибрежьем. Было тихо, река, зелено-голубая у берега, дальше к другому берегу темнела, там она как бы становилась суровее своим ликом. Наносило бодрящей влажностью, запахом воды и водорослей, тухлой рыбы, выброшенной на берег.

Предстоящее испытание — это краеугольный экзамен не только системы «Меркурий» — жить ей или не жить, — не только всем конструкторам, Умнову, всей промышленности, но и полигону, им, военным испытателям. Теперь уже медленно, звено за звеном, он стал перебирать в памяти события этих долгих, но и вместе удивительно коротких лет. Давно ли, кажется, только начинали строить объекты, монтировать «Меркурий», давно ли существовал лишь один «нулевой квартал»? Память сейчас подсовывала одно за другим: первый приезд сюда, облет площадок с Шубиным, «явление» Лидии Ксаверьевны, рождение Максима, годы жизни в гостинице, первый успех — сбили ракету, потом — годы «тихого и мрачного времени», как говорил Умнов, наконец, эти, тоже нелегкие, годы — прямого марша к сегодняшнему дню… Все было недавно, но и давно. А если судить по звеньям событий, по вехам, то время как бы уплотняется, сжимается, предстает таким концентрированно-сбитым, что Сергеев, подумав об этом сейчас, охватив как бы все в целом, испытал волнение: неужели… неужели с пустыря — и такое?! Венец такому делу? Этим годам? И ты смог, ты прошел все это?.. Вопросы точно ошеломили его — Сергеев даже приостановился на тропке. Однако это чувство коснулось его лишь на миг, он рассмеялся легко, от души: «Конечно, смог, прошел! Доведись бы снова, и не просто прошел бы — продрался, если надо, прополз бы!» Когда-то его любимый литературный герой Рахметов, готовясь к грядущим классовым сражениям, закалял себя жестоко, до самоистязания, но так поступали уникумы, одиночки-герои, их подвигала на это бесконечно высокая идея, которой они отдавались всецело, отрешенно, точно жрецы. А он, Сергеев, чему служит? Есть ли у него такая возвышенная идея, какая светила бы, подобно маяку, звала бы его, влекла, которой бы он служил верой и правдой? И опять он посмеялся над собой: «Наивный, пустой вопрос!» Он видел, что происходило в этом прекраснейшем из миров, полном тревог, потрясаемом взрывами и катаклизмами, расстрелами мирных демонстраций, расистскими шабашами, там и сям вспыхивающими пожарищами войн — в Корее, Вьетнаме… Быть в стороне от этого, спокойно взирать на все — не его доля, не его удел. В тот теперь уже далекий день, когда решалась судьба, назначившая Сергеева сюда, в Шантарск, он запомнил слова маршала Янова, он хорошо помнил их и теперь: «В этом послевоенном нашем курсе против новой войны мы вступаем в решающую битву — создание противоракетной системы».

Запомнился и день, когда они ехали с Яновым в ЗИМе, — пасмурный, подслеповатый день запоздалой весны, темнокорые голые кусты сирени на взгорье у Кремлевской стены, нераскрытые почки на тонких ветвях, как грубо навязанные узлы…

Он вновь это все увидел и вдруг больше заволновался, еще не зная в точности почему, подумал как бы автоматически: «Когда это было? И вот — государственные испытания…» И тут же в волнении опять остановился: «Все, выходит, повернулось круто? Повернулось. Но не сейчас, а раньше… Вот с того приглашения к новому министру обороны».