БИТВА ДЕРЕВЬЕВ

Темные, густого венозного цвета стены узкого коридора бурлили и содрогались, как студень, стараясь сдвинуться ближе. Светлые, прозрачные прожилки на них, подсвеченные красным, извивались, как змеи. Под ногами хлюпало, из-под ботинок разлетались брызги. Капля попала Мирддину на руку, и он зашипел — в виски вонзился чей-то отчаянный крик.

Слева за невидимой стеной медленно вспухала содрогающаяся волна. Капли в ней стенали, стонали и рыдали на тысячи голосов. Проход становился все уже, уже и уже, голоса становились все ближе, ближе и ближе, каждый кричал о своем — боль, горе, страх, бессилие, стыд, гнев, ужас. Мирддин попытался отстроиться, но защита рвалась и лопалась, как мыльный пузырь. Никакого света в конце туннеля не было; он просто бежал и бежал вперед, пока перед ним не выросла какая-то стена. Тогда он обернулся и увидел, что уже в метрах в десяти от берега. Сзади трепетало багровое и багровое, как рана с раскрытыми краями.

Он прислонился спиной к скале — это была скала — и стал смотреть. Это что-то значило; оставалось понять, что.

На тыльной стороне ладони растекалось красное. Бездумно, едва ли понимая, что делает, он слизнул каплю с руки.

Его обожгло изнутри. Сангрил; истинная кровь.

Красная река не была ошибкой; не была случайностью; не была результатом халатности или невнимания. Так и было задумано.

Все так и было задумано.

Он вдруг понял, как изнутри него поднимается смех — жгучий, как кислота, и неостановимый, как рвота.

Он обернулся назад — где-то там, бесконечно далеко, лежал берег, на котором этого можно было не знать. Можно было тешить себя иллюзиями. Можно было заблуждаться.

С той стороны берега шел человек. Человек еще не знал правды. От багровых стен на него ложился багровый свет. Он нес перед собой обнаженный меч, как факел, и лезвие тоже было багровым и алым. Человек еще не знал всей правды, но он должен, должен был ее узнать.

Он выставил перед собой руку — стены покорно раздались, образуя коридор. Он чувствовал, как они бурлят; как они пузырятся; как они кипят; как они стонут; как они стенают. Это было больно, но это была правда, ее нельзя было игнорировать, и никакой другой правды здесь не существовало. Ее нельзя было скрывать. Ее должны были знать.

Человек должен пройти достаточно. Человек должен знать. Каждый, каждый должен знать.

Человек остановился на середине пути и повернул голову к нему. Что-то мелькнуло в его лице, он не разобрал. Человек склонил голову — мотнулись светлые волосы — поднял гарду к лицу, целуя перекрестье, вскинул руку вверх, салютуя небу, и с размаху припал на одно колено.

Клинок вонзился в дно.

Он успел заметить, как в неподвижном воздухе сходятся, сходятся, сходятся, яростно рушась, рушась, рушась две багровых волны, погребая, погребая, погребая под собой человека, рассекая, рассекая, рассекая собой берега, пространства, измерения — и мир померк во вспышке.

Белый шум, выкрученный до невыносимой громкости, заполоняет все.

Сквозь помехи пробивается далекий шепот; далекий, но разборчивый; нежный, холодный, роняющий значения, как бусины. «Сок сладких плодов; предвечное Божье слово; мед дикий; цвет горный и цвет деревьев; земная соль; руда, что таится в недрах; листья крапивы; пена девятого вала».

Это формула. Формулу можно решить. Он делает попытку совместить определения, это дает ему что-то, за что можно зацепиться в хаосе. Смыслы сходятся, как детали, давая новую конфигурацию и собираясь в фокус.

Я.

Кто я? Мирддин Эмрис. Мерлин.

Мирддин Эмрис. Мерлин. Где я? За Красной рекой.

За Красной рекой. Зачем я?

Искать ответы.

Он открывает глаза.

Вокруг него город. То, что должно быть городом, во всяком случае. Странный конгломерат подвешенных в воздухе зеркальных блоков, черненых параллелепипедов, платформ и плавающих в воздухе ступеней. Блоки перевиты прозрачными трубами и по ним бежит алое.

В городе никого нет.

Мирддин медленно идет по черно-белым мерцающим коридорам, и эхо глотает его шаги. Все залы пусты, в до блеска отполированных стенах, черных и белых, тенью скользит его отражение.

Коридоры изгибаются под неправильными углами. Время от времени Мирддин обнаруживает, что пол и потолок поменялись местами.

Он останавливается посреди большого прямоугольного зала. В самом центре высится круглая чаша-фонтан. Вместо воды в ней, тяжело пульсируя, бежит алое. От жидкости идет жар и металлический запах. Мирддин остерегается ее трогать.

В зале — как и везде — нет ни мебели, ни приборов, ни машин, никаких признаков, что в зданиях кто-нибудь когда-нибудь жил или кто-нибудь когда-нибудь ими пользовался.

Мирддин останавливается у зеркальной панели. Панель отражает смутную человеческую фигуру.

— Что же ты такое, — бормочет он.

— Лабиринт, — ухмыляется отражение. — Лабиринт для подопытной крысы.

Стеклянная поверхность выгибается. Изображение делает шаг вперед, переступая через невидимую грань и становясь трехмерным.

Кривая усмешка. Прищур. Трость.

Эмрис Виллт, обреченно думает Мирддин. Ну конечно.

Виллт скалит зубы:

— Добро пожаловать.