Битва на поле Куликовом

А травки и цветы, что собирает бабушка Пелагея и сушит, прогоняют разную хворь. Вот и ходят к ней люди за добрым снадобьем. Ходят и за советом, потому что знает она, когда озимое сеять надо, когда яровое, когда жатву начинать, когда обмолот. За совет и помощь приносят добрые люди кто чем богат. Тем она и кормится.

В ответ рассказывает Степан бабушке Пелагее о Москве и Великом Новгороде, о других русских городах, дальних и близких, о том, как там люди живут.

Старая женщина слушает, изумляется, верит и не верит. Ну и чудеса творятся на белом свете! В Ильмень-озере да реке Волхове ловят, как рыбу, жемчуг, в Москве людей не счесть — дворов тыщи. А вот об игумене Сергии Радонежском она знала: дошла о нем молва и до их села, затерянного средь дремучих лесов.

Наутро над землей стояла мгла. Пощипывало, как от дыма, глаза. Воздух был душный, недвижный. Солнце висело в небе палящим огненным шаром. На солнце видели люди пятна, точно в светило вбили огромные черные гвозди. Говорили, что приходит конец света. Мгла с каждым днем становилась гуще: где-то горели леса, и поэтому сельские люди, а вместе с ними и Степан и Ерофейка каждый день уходили в ту сторону, откуда надвигалась мгла. Копали рвы, чтобы оградить себя от огня, если придет.

Два месяца рыли землю люди. Два месяца жили плотники у бабушки Пелагеи. И, видясь каждый день, полюбили друг друга Анюта и Ерофейка.

А когда мгла ушла, сыграли свадьбу. Фрол, отец Анюты, был рад работнику: Ерофейка обещал жить с ними в селе. Но не пришлось плотнику остаться на приволье. Зимой начались голод и мор на скотину. Пришлось снова идти Ерофейке в Москву — плотничье ремесло теперь должно было кормить его новую семью.

На праздники Ерофейка приезжал домой. Возил жене, свекру да бабушке Пелагее пропитание, московские гостинцы и разные новости. Так, однажды рассказал он, что сын тысяцкого Иван Вельяминов с купцом Некоматом Москве изменили, убежали в Тверь.

— И что так? — не понимала Анюта.

— Да известно, — объяснял Ерофейка, — метил Иван в тысяцкие после смерти своего батюшки Василия Васильевича, царствие ему небесное. А князь Дмитрий Иванович не желает больше иметь тысяцкого на Москве. Знать, сам хочет быть всем делам головой. Ну а Ивану обидно. Отец, поди, сызмальства его в тысяцкие готовил: и как повинности между гражанами распределять учил, и как судебную расправу чинить, и как полки собирать.

— Ну и что теперь будет? — спрашивала любопытная бабушка Пелагея.

— За измену заберет их села себе князь московский, вот и весь сказ, — отвечал Ерофейка.

— А уж Иван с Некоматом, поди, перед тверским князем наизнанку выворачиваются, — вставлял свое слово и Фрол. — Мол, мы такие, а ты такой, а князь Дмитрий такой-сякой, да и разэдакий.

Все были рады приезду Ерофейки.

В другой раз привез Ерофейка веселые новости. Он и раньше рассказывал о двух своих дружках московских: Юрке, сыне сапожника, и Доронке, сыне кузнеца, который остался после того, как черная смерть в Москве погостила, сиротою. И вот, оказывается, и Юрка и Доронка за Ерофейкой поспешили — обженились. Юрка взял в жены девушку Ксюшу из соседнего двора, ладную да добрую, а Доронка женился на Олене, дочери кузнеца, и увел ее в свой дом. Зажил теперь Доронка своим хозяйством: избу поставил все на той же Великой улице по соседству с Юркой, и теперь кузнец он известный.

— И лемех для плуга отковать может, — рассказывал Ерофейка, — и топор, и меч. А мастер такой, что знатные бояре заказы ему дают. Вот дела какие! Были мы детьми — стали мужами.

— И счастья вам, милые, — говорила бабушка Пелагея. — Счастья да согласия с ладушками вашими. И деток поболе.

КАК РАСКОЛОЛСЯ ВТОРОЙ ОРЕХ

Узнал князь Дмитрий Иванович, что ездили от Михаила тверского в Орду Иван Вельяминов да купец Некомат, те самые, что переметнулись из Москвы в Тверь. Видно, много всякой напраслины вложили они в свой наговор против Москвы, коль во второй раз дал Мамай ярлык тверскому князю, да еще обещал ему быть подмогой в борьбе с Дмитрием.

Великий князь московский тут же начал собирать полки. На этот раз девятнадцать русских князей откликнулись на его зов и привели свои рати к Волоку-Ламскому, чтоб уже всем вместе идти на Тверь. Собравшиеся осуждали Михаила, обвиняли в измене, укоряли, что не раз приводил на Русь Литву. А теперь вот зовет Мамая.

«Подчинишься воле моей, тверской князь, — думал Дмитрий, оценивая силы прибывших ратей. Послал он и за новгородцами. — Должны прийти, — рассуждал московский князь. — У них свои счеты с Тверью».

И не ошибся Дмитрий: пришли новгородцы. Так спешили, чтоб не опоздать к битве, что делали в день по шестьдесят пять верст.

Двадцать девятого июля 1375 года собрались все.

И началась новая война с Тверью, главной соперницей объединения русской земли под началом Москвы.

Михаил заперся в своем стольном городе и приготовился к осаде. Он рассчитывал продержаться до прихода помощи из Литвы. И на Мамая надеялся: ведь обещал татарский хан подмогу в борьбе с Москвой.

Пятого августа войска Дмитрия подошли к Твери.