Шарп и Донахью, когда обсуждали варианты развития событий в случае нападения французов, сошлись на том, что казармы станут для Ирландской королевской роты западней. Донахью приказал проделать в стенах бойницы. Работу выполнили кое-как, но амбразуры, по крайней мере, давали возможность вести ответный огонь. Тем не менее похожий на тоннель и слабо освещенный барак оказался не самой приятной ловушкой. Женщины и дети плакали, гвардейцы нервничали, а баррикады у дверей не выглядели неприступными.
– Вы все знаете, что делать, – обратился к гвардейцам Шарп. – Французы не могут войти, не могут разрушить стены и не могут стрелять через камень. Если не мазать, близко они не подойдут. – Он не был уверен, что все сказанное верно, но знал, что должен поддержать в людях боевой дух.
В казарме было десять амбразур – по пять в каждой длинной стене, и на каждую приходилось как минимум восемь человек. Не многие из них владели оружием так, как хотелось бы Шарпу, но такое количество бойцов обеспечивало достаточно плотный огонь. Оставалось только надеяться, что гвардейцы во второй казарме приняли такие же меры, поскольку штурм мог начаться в любой момент.
– Кто-то открыл им чертовы ворота, – сказал Шарп Харперу.
Ответить сержант не успел – звериный вой возвестил о наступлении основных сил генерала Лу. Шарп приник к щели в заложенном окне и увидел хлынувший между бараками серый поток. За пехотой под штандартом с волчьими хвостами ехали всадники, казавшиеся мертвенно-бледными в лунном свете.
– Моя ошибка, – с сожалением сказал Шарп.
– Ваша? Почему? – Харпер забивал пулю в последний ствол семистволки.
– Что делает хороший солдат, а, Пэт? Он предпочитает внезапность. Нападение с севера представлялось столь очевидным, что я забыл о юге. Черт возьми!
Он выставил в щель винтовку и поискал взглядом одноглазого. Убей Лу – и все закончится, атака захлебнется… Но обнаружить генерала в массе серых мундиров не удалось, и Шарп выстрелил наугад. Неприятельские пули застучали по каменным стенам, не причиняя никакого вреда, а вот ответные выстрелы внутри барака грохотали куда громче и пугали детей.
– Заткните им рот! – сердито бросил Шарп.
В холодном, темном помещении едкий запах порохового дыма страшил детей почти так же, как оглушительный ружейный огонь.
– Тихо! – проревел Шарп, и в казарме все смолкло, только один ребенок продолжал хныкать. – Да уйми ж ты своего дьяволенка! – заорал на мать Шарп. – Шлепни, если надо!
Шлепать дитя женщина не стала и вместо этого дала ему грудь, что произвело должный эффект. Некоторые женщины и дети постарше заряжали мушкеты и ставили их возле окон.
– Не переношу, когда эти проклятые сопляки орут, – ворчал Шарп, перезаряжая винтовку.
– Вы тоже когда-то были ребенком, сэр, – неодобрительно заметил Дэниел Хэгмен.
Став стрелком, бывший браконьер частенько выступал с нравоучениями.
– Если я болел однажды, это не значит, черт возьми, что мне должно нравиться болеть, разве не так? Кто-нибудь видел этого сучьего Лу?
Генерала никто не видел. Большая часть бригады прошла мимо казарм, надвигаясь на португальцев, которые построились в две шеренги и приготовились встретить противника дружными залпами. В ночи поле боя освещалось полумесяцем и затухающими кострами. Французы прекратили завывать по-волчьи, поскольку их ждала серьезная, хотя и неравная схватка. Численное превосходство было на их стороне, и наступали они с мушкетами, тогда как у только что проснувшихся португальцев на вооружении были винтовки Бейкера, которые заряжались гораздо медленнее. Состязаться в скорости с обученными французскими солдатами португальцы не могли, даже отказавшись от использования шомпола и кожаной обертки и просто загоняя пулю ударом приклада о землю.
Но даже с учетом всего этого касадоры оказались стоящими бойцами. Какое-то время французы просто не могли найти португальцев в полутьме, а когда наконец отыскали, не сразу собрали свои роты вместе и построились в три шеренги. Но как только два французских батальона образовали линию, они обошли небольшой португальский батальон с обоих флангов. Португальцы упорно сопротивлялись. Вспышки винтовочных выстрелов пронзали ночь. Тяжелые мушкетные пули выносили солдат из шеренги, и сержанты криками гнали рядовых в бреши, требуя держать сомкнутый строй. Кто-то упал в тлеющие угли костра огня и дико заорал, когда взорвавшаяся патронная сумка проделала у него в спине дыру размером с вещмешок. Несчастный умирал, кровь шипела и пенилась на горячем пепле. Полковник Оливейра прохаживался за спинами своих солдат, оценивая ход боя и приходя к неутешительному выводу. Капитан-англичанин оказался прав. Нужно было укрыться в одной из казарм, но теперь между батальоном и казармами стояли французы. Ощущение грядущей беды крепло, и Оливейра понимал, что предотвратить ее не в его власти. Вариантов стало еще меньше, когда в темноте послышался не предвещавший ничего хорошего стук копыт. В форт вошла французская кавалерия.
Подозвав знаменосцев, полковник направил их к северной стене.
– Укройтесь где-нибудь, – приказал он.