Битва трех императоров. Наполеон, Россия и Европа. 1799 – 1805 гг.

Сказанное выше не более чем предположение, но объяснять мотивы поведения в большинстве случаев можно только гипотетически, что же касается фактов, они ясны и неоспоримы: Россия и Англия заталкивали всеми силами австрийцев в коалицию, те сопротивлялись. Но после коронации в Милане, присоединения Генуи и Лукки они решились выступить против Франции, и третья коалиция была создана.

«Eh, bien, mon prince, Gênes et Lucques ne sont plus que des apanages, des поместья, de la famille Bonaparte. Non, je vous préviens, que si vous ne me dites pas que nous avons la guerre, si vous vous permettez encore de pallier toutes les infamies, toutes les atrocités de cet Antichrist (ma parole, j’y crois) – je ne vous connais plus, vous n’êtes plus mon ami, vous n’êtes plus мой верный раб, comme vous dites»[299], – с этой фразы, произнесенной Анной Павловной Шерер, «фрейлиной и приближенной императрицы Марии Федоровны», начинается великий роман Л. Н. Толстого «Война и мир». Как можно легко понять, этой забавной смесью «французского и нижегородского» Анна Павловна охарактеризовала политические изменения, произошедшие по воле Наполеона в Италии.

Без сомнения, роман – это не историческое произведение и тем более не источник. Однако нужно заметить, что во всем знаменитом произведении Толстого нет лучших с точки зрения исторической строк, чем те, которые посвящены описанию русского общества в самый канун войны 1805 г. Великий романист провел огромную работу с источниками и очень точно охарактеризовал суждения, которые высказывались в различных слоях русского дворянства перед войной третьей коалиции. С одной стороны – часть петербургской знати, приближенной ко двору, которая, подобно Анне Павловне, выражала казенный восторг по поводу действий Александра, энтузиазм молодых офицеров (Николай Ростов), жаждущих славы и подвигов, с другой – прохладное отношение значительных слоев дворянства и даже самый едкий скепсис. «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – заявляет на балу у Ростовых двоюродный брат графини «старый холостяк Шиншин». Наконец, Пьер Безухов выражает мнение самой образованной части русской дворянской молодежи. В беседе со своим другом Андреем Болконским он говорит: «Теперь война против Наполеона. Ежели б это была война за свободу, я бы понял, я бы первый поступил в военную службу; но помогать Англии и Австрии против величайшего человека в мире… это нехорошо».

В русском обществе не было единого мнения по поводу предстоящей борьбы. Александра поддерживали англофилы и часть правительственных кругов. Воинственную позицию заняли ответственные дипломатические представители страны за границей: С. Р. Воронцов в Лондоне, А. К. Разумовский в Вене, Д. П. Татищев в Неаполе, А. Я. Италинский в Константинополе.

Однако заявлять, как делает В. М. Безотосный в своих исторических работах, что война была начата из-за враждебности русского дворянства к Наполеону, едва ли возможно. «Внешнеполитические устремления государства тогда полностью определялись интересами дворянства, которое уже четко определилось, что с Францией Бонапарта ему не по пути, – пишет историк. – В этом и заключалось идеологическое обоснование курса Александра I и мотивов государственного эгоизма, определяемого экономической, финансовой и политической пользой страны… можно с уверенностью говорить, что проводимая политика Александра I имела вполне внятную и логичную мотивировку, а не диктовалась его эгоистической “личной неприязнью”. Любая государственная политика – вещь весьма прагматичная, она всегда направлена на соблюдение определенных интересов. В данном случае российский император очень отчетливо определял цель государственной деятельности и геополитического позиционирования страны на самом высшем уровне, выдерживал свой курс, исходя из идеологических, социальных и экономических приоритетов русского дворянства»[300].

Для того чтобы начинать войну, исключительно отвечая влиянию общественного мнения, нужно, чтобы его вектор был не просто направлен в определенную сторону, а ярко, совершенно однозначно обозначен. Ничего подобного в России 1803–1805 гг. не было и отдаленно!

Какой же это был вектор? Для В. М. Безотосного это не вызывает ни малейших сомнений. Отношение дворянства к Наполеону он характеризует цитатой из П. А. Вяземского: «Гнетущее давление наполеоновского режима чувствовалось во всех уголках Европы. Кто не жил в эту эпоху, тот знать не может догадаться, как душно было жить в это время. Судьба каждого государства, почти каждого лица, более или менее, так или иначе, не сегодня, так завтра зависела от прихотей тюильрийского кабинета или боевых распоряжений наполеоновской Главной квартиры. Все жили как под страхом землетрясения или извержения огнедышащей горы. Никто не мог ни действовать, ни дышать свободно» (!!). Ясно, что с подобным ужасом нельзя было смириться, и, конечно, все русские дворяне рвались в бой с Наполеоном.