Битва трех императоров. Наполеон, Россия и Европа. 1799 – 1805 гг.

Сложно даже предсказать те неисчислимые последствия, которые имела бы эта война. Сам Чарторыйский признавал: «…нужно ожидать войны по всей форме, которую Пруссия будет вести со всей возможной энергией, и немедленного и безусловного союза ее с Францией»[429]. И тем не менее 28 сентября (10 октября) министр говорил: «…если король ответит отказом на все, что было бы полезным для общего блага и могло бы оградить честь императора, его величество, несмотря на свое крайнее желание избежать этого и на стремление во всем считаться с выгодой и безопасностью своего союзника, полон решимости начать войну против Пруссии, и наша армия перейдет Пилицу…»[430]

Подобное безрассудное предприятие поддерживало только одно государство – Англия. Лорд Гоуэр, который прибыл в этот момент в ставку царя, заявил, что в случае начала русско-прусской войны деньги, выделенные Англией для субсидий Пруссии, пойдут на оплату этой войны.

Нужно сказать, что в случае начала войны с Пруссией последствия конфликта для России были бы таковы, что даже неудачи, произошедшие в ходе войны 1805 г. с Наполеоном, показались бы детскими шалостями. Пруссия располагала почти 200-тысячной армией, готовой к войне. Она была полна решимости отразить немотивированное и несправедливое нападение. В этом случае Наполеон не просто выиграл бы войну с третьей коалицией, а фактически подчинил своему влиянию Европу, причем она приняла бы это влияние по своей воле. У Пруссии, как понимал сам Чарторыйский, не оставалось в таком случае никакого другого пути, кроме как союз с Францией, где Пруссии, разумеется, отведена была роль младшего брата. Австрия, разгромленная под Ульмом и брошенная на произвол судьбы тем, кто увлек ее в борьбу, не только не пожелала бы продолжать войну, но должна была бы в конечном итоге принять правила игры Наполеона.

Так могло произойти объединение континентальных держав, подобное тому, которое создал Наполеон в 1810–1811 гг. Однако это объединение было бы создано не силой оружия, а почти что добровольно, под давлением необходимости сопротивляться двум опасным непредсказуемым государствам: Англии и России. Всякая маска поборника справедливости в борьбе против гнета «узурпатора» окончательно была бы сорвана с Александра, а Россия оказалась бы в политической изоляции.

И тем не менее навязчивая идея Александра была столь сильна, что он готов был в эти дни приказать русской армии форсировать Пилицу и начать войну с Пруссией! Непонятно, как этого безумного политического решения – готовности воевать с Пруссией только из-за того, что она отказывается вступить в коалицию, не замечают историки, считающие, что Александр преследовал разумные соображения, начиная войну 1805 г.

На счастье царя, в этот момент рядом с ним оказался австрийский посол граф Стадион, который буквально умолял Александра отказаться от безумного шага, представив ему письма, в которых венский двор «настаивал на том, чтобы любой ценой избежать войны с Пруссией».

Фортуна действительно улыбалась царю в эти дни. По настоянию своего окружения Александр, прежде чем начать войну, послал все-таки в Берлин своего адъютанта Петра Долгорукого с целью попытать последний шанс склонить пруссаков на сторону коалиции. Однако миссия Долгорукого уже была близка к полному провалу, как в прусскую столицу пришло известие, совершенно перевернувшее ситуацию. В Берлине с изумлением узнали о нарушении французскими войсками нейтралитета прусских земель в Анспахе.

Эта новость поразила Пруссию поистине как удар грома. «Общее чувство охватило народ и армию, – вспоминал прусский офицер. – Повсюду чувствовали боль от оскорбления, которое было нам нанесено, и голос нации был един – все требовали войны»[431]. На этот раз речь шла о войне с Францией. Немедленно было дано разрешение на проход русских войск, а прусские части получили приказ сниматься с восточных границ и двигаться на запад. Таким образом, несколько сэкономленных дней марша для войск Бернадотта и Мармона в корне перевернули всю расстановку политических сил в Европе. Самоуверенное нарушение нейтралитета Пруссии лишило Наполеона редкого шанса достичь полного триумфа минимальными усилиями.

Через несколько дней Александр был уже в Берлине. А затем продолжил переговоры с прусской королевской четой в загородном дворце в Потсдаме, где молодой царь опять очаровывал своим томным взглядом безнадежно влюбленную Луизу. Правда, здесь возникли некоторые осложнения. Вслед за известием о нарушении нейтралитета прусской территории пришли новости о разгроме австрийцев под Ульмом.

Сокрушительное поражение армии Макка вернуло Фридриху Вильгельму его нерешительность. «Трудности, с которыми мы постоянно сталкивались, – писал Чарторыйский, – …сильно возросли в связи с уверенностью в полном поражении австрийцев, а упорное нежелание короля… отказаться от системы нейтралитета… еще более укрепилось»[432].