Битва за Лукоморье. Книга 3

Мать тоже не ведунья, хоть и столь сильна в волшбе, что дочке до ее мастерства еще учиться и учиться. Василиса никогда не хотела тягаться с матерью в чародейском искусстве, это Первуна поблажек ей не давала, бросая вызов за вызовом – даже самые суровые наставники-воеводы вряд ли так своих ратников натаскивают. Будто готовила ее к чему-то. К чему? К замужеству и самостоятельной жизни? Действительно, дорожки родителей и детей рано или поздно расходятся. Может, потому Первуна так рьяно и обучала дочку? Чтобы не пропала на чужой, враждебной стороне? Или, наоборот, надеялась, что Василиса всегда рядом будет, и станут они Рудными топями вместе править? А вдруг обиду затаила на упрыгавшую из родного болота лягушку?.. Не понять.

Всякое в жизни бывает, но нет одной судьбы на всех. И люди все разные, и заботы их. Кому-то везет, поговорить есть с кем, совета или помощи попросить. Добрые друзья всегда на выручку придут… Только не у кого Василисе совета спрашивать, мало кому печали да тревоги лягушачьи знакомы и понятны.

Мало у кого родная мать, сильная и добрая чародейка, медленно, но верно превращается в истинную ягу.

Платить приходится за все, а уж за волшбу яг… Первуна об этом не раз говорила, только Василиса по малолетству не понимала. Сейчас-то ясно стало: мать изменилась чудовищно. Где та веселая, молодая красавица, с которой можно было подурачиться, посмеяться, посидеть, обнявшись, укрывшись одним платком? Ведь были когда-то прогулки на заросший ромашками луг и вечерние посиделки у теплой печурки, пусть и нечасто такие минутки выпадали: слишком много дел было у хозяйки Виров-града, грозной Матушки Юги́…

За последние несколько лет Первуна-Юга даже внешне преобразилась. Лицо – уже почти безносое, кожа – бледная, будто растянутая, разлет поредевших бровей – выше, один глаз стал еще зеленее, даже светится немного, зато левый потускнел и начал мутнеть, будто бельмом затягиваться. Вместо легкой походки – тяжелая поступь костяной ноги. Страшно…

Но больше всего пугала не внешность матушки. Приводила в ужас волшба, ею источаемая, – чужая, незнакомая и отталкивающая. Став полноценной чародейкой, пыталась Василиса в ней разобраться и не смогла. Сил и ума хватало лишь некоторыми заклятиями и зачарованными предметами пользоваться, а вот понять, докопаться до сути – нет, не выходило. Магия яг – не черная, не от Тьмы, но непонятная, не связанная с Белосветьем, поначалу незаметная, но с каждым годом усиливающаяся, подминающая, создающая из человека истинную ягу.

На глаза невольно навернулись слезы. Мама, мамочка, что же ты с собой делаешь? Ведь ты не яга, ты из этого мира, ты ему принадлежишь! Зачем с чужачками страшными связалась? Можно ли платить столь непомерную цену за могущество и знание, менять на них свою суть человеческую? Однажды Василиса не выдержала, спросила напрямик, но Первуна лишь отмахнулась, мол, так надо было – и весь сказ. А как же счастье, как любовь, наконец?!

Впрочем, что мать может знать о мужской любви? У нее ведь на памяти Василисы никогда никого не было, а об отце спросишь, лишь губы поджимает, говорит, что есть вещи поважнее. Видать, не познала она настоящего женского счастья. Щеки царевны зарделись. Негоже такое о матери думать, да только не идут из головы ее сухие, как прошлогодняя листва, слова о бренности земной радости и ненужности любовных утех.

Василиса вздохнула. Эх, неужели не получится невеселые мысли прогнать, так и придется с ними всю дорогу шагать? Ведь такая красота кругом, но в одиночестве толком не порадуешься, а на сердце будто валун давит…

* * *

От горьких дум избавиться все же удалось – отвлекла непонятная, но шумная возня в зарослях камыша. Хрип какой-то, хлопанье крыльев, сдавленный писк. Заинтересовавшись, Василиса осторожно раздвинула высокие стебли… и опешила. Сколько ни жила на болоте, такого не видела – огромный аист отчаянно бил крыльями и дергал головой, пытаясь избавиться от сплетенной из тонкой лозы удавки на шее. Удавку держало в лапках-ручках странное существо. Голова создания почти полностью исчезла в глотке птицы, ножки, обутые в лапотки, отчаянно молотили и воздух, и разинутый красный клюв, в котором ворочалось тельце добычи. Зато руки с лозовой оплеткой все туже и туже сдавливали грязно-белую птичью шею. Казалось, у аиста уже глаза на лоб от удушья лезут.

Сначала царевна аж попятилась, уж больно страшно было приближаться к крылатому чудищу – вспомнились детские кошмары… но тут же опомнилась. Она теперь взрослая женщина, а не маленький лягушонок, что ж ей ото всяких длинноклювых наглецов шарахаться?

Чтобы разобраться в случившемся, хватило мгновения. Аист попытался слопать лозовика, да не на того напал! Болотный нечистик, не будь дурак, сумел не только врага, не давая себя заглотнуть, за шею ухватить, но еще и оплел ему крылья – точно уж ни охнуть, ни взлететь. Надо спасать лозовика, да и аиста заодно. Позарился на добычу не по своим силам, так будь добр, отпусти. А не хочешь по-хорошему – можно и посохом дорожным приласкать.