Битва за Лукоморье. Книга 3

– Отказались наотрез. Противно им дело с оржавиником иметь, не хотят его вонищу нюхать.

– Ишь, задаваки! Повезло Юге с войском! Видано ли? Приказы выполнять отказываются! А беда придет, что делать-то будете с эдакими воротящими нос вояками?

Не дождавшись ответа, лозовик потянулся, разминая кисти маленьких рук.

– Что ж, коли готова, пойдем, путь неблизкий, заночевать придется на болоте, а утром поглядим, как сподручнее к Рукожопу подобраться. Эх, хорош кисель был, ятрышная сила! – Шурыш облизнул усы, словно пытаясь подольше сохранить вкус редкого для него лакомства. И, спохватившись, тут же добавил: – Да я и без киселя мог бы обойтись, не велика важность, кисель…

* * *

Дорог на болоте, конечно же, не было. До сих пор Василиса полагалась лишь на собственное чутье, выбирая участки посуше, поросшие низенькими соснами и ольхой, стараясь не приближаться к открытой воде. Но все равно ясно было, что озер не избежать, их тут, в среднем круге болота, хватало: и совсем мелких бочажков [39], и больших, поросших чарусьими кувшинками и белыми лилиями. Вскоре выбрались как раз к такому.

Грусть еще не отпустила царевну до конца, и лозовик это заметил.

– Не печалься, дальше повеселее будет, – утешил он, поправляя новую, недавно сплетенную из сухой травы шляпу с широкими полями. – Нам на тот берег надо, там уже не до кручин будет.

– Вплавь? – насторожилась Василиса.

– Ишь удумала: вплавь! Никакого соображения нет. Понятное дело, лодочку сейчас соорудим.

– Вот и ладно, – улыбнулась царевна. Очень не хотелось в воду лезть.

Василиса не удержалась, понаблюдала немного за тем, как работает ее спутник, а работал он ловко. Вот не поймешь, откуда лоза берется, будто из рук, меж пальцев вырастает, сама закручивается и ложится, как надо. Несколько мгновений – и готова оплетка первого ряда, глазом моргнуть не успела, а уж пошел второй ряд, скоро весь борт лодочки будет готов. Однако некрасиво над душой – или что там у нечистиков вместо души – стоять. Лучше по берегу пройтись.

Слишком далеко царевна отходить не стала, присела на пригорок у самой воды, засмотрелась на солнечные блики. Она могла бы часами любоваться покоящимися среди широких листьев горделивыми красавицами-кувшинками. Словно из белого воска вылеплены! А внутри у каждой – солнышко яркое. У берега они обычные, размером с чашку, а чем дальше от берега, тем крупнее. Здесь, в средних топях, растут и чарусьи кувшинки, такие огромные, что человека выдержать могут. Имя свое они не зря получили, чаруса́ницы часто в них свои жилища обустраивают.

Как же ей всего этого не хватало в царских хоромах! Жизнь в столице Черговского царства суетная, мысли в порядок – и те не успеваешь привести. То ли дело здесь. Сидишь себе тут на бережку, среди душистого аира и малинового дербенника, смотришь на чуть подернутую рябью водную синь, лениво наблюдаешь за голубыми стрекозами, за желтоголовым ужом, плывущим по своим ужиным делам, подмигиваешь взгромоздившейся на глянцевый круглый лист златоглазой лягушке, слушаешь тихое пение…

Василиса прислушалась. А ведь точно, поет кто-то! Тоненько так, жалостно. Слов не разобрать, а хочется вскочить, броситься неведомой певице на помощь. Да вот же она: девушка с длинными распущенными волосами. Бредет себе, странно переваливаясь из стороны в сторону, опустив голову, украшенную венком из желтых кувшинок и осоки. Густые зеленоватые волосы словно от невидимого ветра развеваются. Бледная, будто никогда солнца не видела, и одета в какое-то тряпьё, едва прикрывающее пышную грудь.

Певица приблизилась, подняла голову, и Василису кольнула невесть откуда взявшаяся ревность – уж больно красивой та была. Но потом взгляд скользнул вниз, и царевна будто очнулась. Ноги-то у незнакомки гусиные, с черными перепонками, потому и идет она так странно, вперевалочку.

Чарусаница, болотная русалка. Стоило Василисе опознать нечисть – и затуманивший разум морок развеялся без следа. Огромные глаза с темно-зелеными радужками уставились на гостью, усмешка искривила пухлые бескровные губы, а голос окреп… такой тоскливый… страдающий… и длинная рука с когтистыми пальцами тянется к горлу. Нет уж, поздно, девонька.

Василиса легко уклонилась. Бледное лицо чарусаницы осклабилось, показались мелкие острые зубки:

– Вот какая! Не жалко тебе меня? Не обнимешь горемыку?

– Жалко, – кивнула Василиса, поднимаясь. – Но обниматься не станем.

– И не боишься…

– Не боюсь. С чего мне тебя бояться?

– А коли на дно утащу?

– Не утащишь, – уверенно усмехнулась царевна. – Я ж не добрый молодец, чтоб на твои прелести заглядываться.

– То верно, – прищурилась певица. Похоже, она сообразила, что чары на Василису не действуют, однако решила попробовать еще раз: – Может, тогда просто в гости заглянешь? На чарусу2 [40] ко мне. Я тебе клад покажу. Лежит тут, на дне, прямо под моей кувшинкой. Вместе его разберем, поделюсь, станешь мне подружкой верной.

– Подружками и без этого стать можно.