Битва за Лукоморье. Книга I

– Эй, – повысил голос наездник, – булыжище путево́е! Только и годишься, что гадов греть да ползучку привечать. Давай, оживай, работу выполняй, Алёше отвечай! Слышишь?

Булыжище услыхало.

Из-под темно-зеленых кожистых листов забрезжил красноватый закатный свет, камень зашевелился, покрутился и неуверенно подпрыгнул, только босоркин плющ держал крепко. Едва оторвавшись от земли, глыба беспомощно дернулась пару раз из стороны в сторону и бухнулась на прежнее место, хорошо хоть свет не угас.

– Утро доброе, морда каменная, – приветствовал Алёша пробудившийся валун. – Ну, отвечай проезжему человеку, как от века велено, куда сворачивать да что на дорогах ждет-поджидает!

Путевой указчик словно бы вздрогнул, сияние сделалось ярче. Оно исходило из прежде казавшихся трещинами узоров.

– Человечище, повернул бы ты! – идущий из-под плюща голос, не понять, мужской ли, женский ли, был скрипучим и каким-то пыльным. – Не хочу я говорить, а ты – ехать!

– То мое дело, – прикрикнул и впрямь спешивший Алёша, – а твое – дорогу указывать. А ну говори!

– С дурною головою и ногам нету покою, – огрызнулся валун и забубнил чуть ли ни скороговоркой. – Сидел бы ты лучше дома на лавке, чем по полям да долам лиха пытать. Сгинет конь с таким хозяином, а не сгинет, так отощает. Езжай назад, там кружало[4], проиграй коня, всё цел останется. Пешком пойдешь, недалече уйдешь, за мельницу свернешь, молодку найдешь, накормит, напоит, постель постелет, только как бы муж не воротился, за кнут не схватился, а коня нет, не ускачешь дале…

– Скоморошничать удумал? – перебил не в меру говорливую глыбу Алёша. – Рассказывай про дороги, что стережешь, да не тяни, тороплюсь я.

Камень замолк, будто обиделся, что перебили, но молчание длилось недолго.

– Направо пойдешь, – теперь он завывал, будто дурной сказитель, – три моста пройдешь, коли не потонешь, а за теми мостами холм, а на том холме – дуб, богатырем посаженный, не тебе чета: и кровь погуще, и мозгов поболе. И увидишь ты с холма того, коли ногу не сломишь, пустырь, а посреди него колодец. Коли, воды хлебнувши, чудищем не обернешься, выйдешь к лесу и в том лесу… в том лесу себя потеряешь, если с дороги свернешь…

Вставший задолго до света Алёша невольно зевнул и почесал бровь. Возможные напасти, хоть валун и пытался нагнать на строптивого путника страху, не пугали. Судя по всему, правая дорога всего-то вела к холму, затем к пустырю и к следующему лесу. Понять бы еще, не за тем ли холмом лежало Закурганье, село, в которое Охотник и направлялся, причем не просто так. По словам местных, у них за околицей с весны разгуливало непонятное страшилище. Трехголовое, чешуйчатое и рогатое, оно, плюясь огнем и страшно воя, развалило мост и чудом не уволокло в чащу девку. Кто и куда уволок с полсотни здоровых мужиков, заодно разорив дюжину погостов[5], было неведомо, но разбираться с этим безобразием надлежало Охотнику Китеж-града.

Так, по крайней мере, рассудил узнавший о здешних делах Великий Князь, что и позволило Алёше убраться из ненавистной столицы. И всё бы хорошо, только на выезде из Великограда китежанина догнало второе дело, от которого было не отвертеться. Оставалось ловить сразу двух зайцев, мимоходом слушая валуновы бредни. Жалкие потуги застращать Охотника не столько злили, сколько забавляли, а камень старался, расписывал напасти и ужасы, стерегущие на заурядных проселках.

– …А коли отважишься налево пойти, знай, что ничего не найдешь. Что там было, то и сплыло, ни села, ни погоста не осталось, одни болота, а в них не ягод горсти, а беды да горести… и там тоже заплутаешь, только кости твои звери разнесут да птицы растащат…

Валун замолчал в некоторой нерешительности, видимо силясь определить, произвели ли его пророчества впечатление, и если произвели, то какое.

– Ясно, – еще раз зевнул Алёша. – Эх, булыжник, стращаешь ты, а не страшно. И толку с тебя – как с козла молока. Ладно, бедак с тобой, спи дальше…

– А я не хочу, – почти всхлипнул камень и зачастил, спеша выговориться. – Плохое снится, а если хорошее, еще хуже! Дороги эти дурные и скучные. Люди не ездят, не ходят, а если ходят, так я всё просыпаю. Очнусь, а они ушли уже, и хоть бы заговорил кто! Ты за сколько лет первый. Ну и что, что злой да глупый, зато слушаешь! Чародея, чтобы в другое место перенес, мне не дождаться, так и буду здесь маяться, пока во сыру землю не уйду. А хуже всего знать про других, а про себя не помнить, а ведь было оно, свое-то… Эх… Да что уж там! Год за годом одно и то же. Зимой сугробы давят, летом проклятый плющ подняться не дает – никакой радости, лишь тоска да печаль.

Буланый всхрапнул, и Алёша потрепал расчувствовавшегося приятеля по гриве. Да, он тоже сочувствовал несчастному булыжнику, но такова уж их доля. Впрочем…

Охотник неторопливо вытащил из переметной сумы суконные рукавицы, надел, спешился и подошел к словно бы насупившемуся страдальцу.

– Чего это ты? – забеспокоился валун. – Что задумал? А…