Битва за Лукоморье. Книга II

Первый разговор с супругой Гопона на постоялом дворе в Толучееве у Добрыни получился трудным, несмотря на то, что ему повезло: встретить беглянку приехал хорошо знакомый великоградцу человек. Дальний родственник триозерского царя и один из лучших воевод межевой стражи Ерофей Вересович, знакомство с которым богатырь свел в Зеленове пять лет назад. Незадолго до того триозерцы после долгих колебаний подписали с князем Владимиром договор, дававший Руси право поставить на их землях три пограничных заставы. В Триозерье были согласны, что это укрепит рубежи Славии с юго-востока, но хотели, чтобы новые межевые дружины наполовину состояли из местных ратников. Великий Князь счел желание союзников разумным, а проследить за исполнением договора отрядил как раз Добрыню.

Алырская государыня воеводу Ерофея, как оказалось, помнила с детства и звала родичем. Увидев его, так и расцвела… да только тут же и сникла. Триозерец выслушал рассказ Добрыни о том, какая каша заварилась в Бряхимове после побега царицы, нахмурил седые брови и без обиняков заявил Мадине, что великоградец прав, с Гопоном ей лучше помириться.

«Понимаю я, государыня, – продолжил невеселый разговор Добрыня, – за таким мужем жить нелегко. Своевольный, горячий, безрассудный. Но даже если он тебя чем крепко обидел, постарайся его простить. Не ради него самого, так ради Алыра, реки крови ведь потекут, если супруг твой войну развяжет». А Ерофей Вересович добавил – точно припечатал: «Ты уж прости меня, Мадина Милонеговна, но повела ты себя словно дитя неразумное. Как услыхал я, что ты учудить собираешься, – так сразу подумал: ох, неладно поступает Милонегова дочка. Тогда я смолчал, зато теперь скажу: затею свою дурную брось – и возвращайся с Добрыней Никитичем в Бряхимов. Не мешкая. Иначе Алыр в беду втянешь, а с ним и весь юг Золотой Цепи».

Перебороли упрямство Мадины не сразу, хотя было видно, что умом-то правоту обоих воевод та признала. Алырская царица сидела за столом, крошила на кусочки ватрушку с творогом, прихлебывала мелкими глотками из расписной глиняной чашки грушевый взвар – и каменно молчала. А когда Добрыня попробовал растопить ее сердце, напомнив, что муж за нее не просто тревожится – весь извелся, выпалила с болью и злостью: «Не верю. Вот в то, что войну затеял – верю. А что страдает – нет… У этого дурня непутевого один ветер в голове. Ему бы за ум взяться, а он всё в игрушки, как малец, играет, что такое долг правителя – не понимает. Говорю ему о наследнике – отмахивается. Сил моих уже на него не хватает!..»

Сдалась она нехотя, но, в конце концов, все-таки сдалась.

До дворцовой площади отряд добрался быстро. Копыта коней гулко зацокали по дубовым плахам подъемного моста. Заскрипев, пошла вверх решетка из толстых железных брусьев, и богатырские скакуны ступили под каменную арку. Бурушко, покосившись на карауливших ворота дюжих стражников в вороненых доспехах, громко и недовольно фыркнул. Добрыня похлопал коня по крепкой шелковистой шее и усмехнулся в бороду. Что судьба припасет, не узнать наперед. Поездка с посольством в Алыр получалась отменно нескучной, но пора бы уже и признать, что жизнь спокойная да тихая, как заросшее зеленой ряской теплое болотце, на роду ему, видно, не написана.

Хотя кто сказал, что это такая уж беда?

– Послушайся все же моего совета, Мадина Милонеговна, – негромко промолвил воевода, поворачиваясь в седле к алырской царице: – Поговори с супругом по-хорошему, если уж решила быть с ним честной. Откройте душу друг другу, отбросьте обиды. Глядишь, и склеится у вас заново всё, что рассохлось.

– Твоими бы устами да мед пить, Добрыня Никитич, – горько вздохнула та.

Во внутреннем дворе сразу поднялась суматоха, когда Мадина со свитой и оба русича въехали в ворота. Засуетились, забегали слуги и чернобронники. Коня царицы подхватили под уздцы и поддержали Мадине стремя, помогая ей спешиться. Сошли с коней и Добрыня с Василием.

На широкое парадное крыльцо высыпали придворные, сгибая спины в поклонах. Судя по всему, бегство Мадины, которое Гопон счел похищением, для большинства царедворцев ее мужа так и осталось тайной. Как и то, что Добрыня и трое его богатырей куда-то на несколько дней отлучались из Бряхимова. На великоградцев, учтиво беседующих с царской супругой, с крыльца глядели с любопытством – но и только. В самом деле: почему было не съездить послу князя Владимира в усадьбу боярина Славомира, где гостила Мадина Милонеговна, – и не представиться ей, чтобы вежество по всем правилам соблюсти? Да потом не сопроводить загостившуюся у дяди царицу во дворец?

– Мадинка!

Царица вздрогнула, услышав зычный голос мужа. Придворные, парубки и слуги, столпившиеся на крыльце, снова принялись, расступаясь, поспешно кланяться.